Имбициозный покер

Понедельник – это такой день, когда редко случается что-то хорошее.
В комнате было трое: двое мужчин и женщина. Женщина стояла у окна и без особого интереса наблюдала за проезжающими автомобилями, пришедший с ней мужчина сидел на видавшем виде протертом диване, а другой мужчина, нахмурившись, сидел в кресле за массивным дубовым столом и попеременно осматривал своих посетителей.
Его звали Лазарь Куракин, он был частным детективом, и он не любил понедельники.
- В такие дни редко случается что-то хорошее, - сказал он, особо ни к кому не обращаясь.
- Действительно редко, - согласилась женщина и отвернулась от окна.
Это была стройная брюнетка среднего роста, на вид ей можно было дать лет тридцать пять, но опытный глаз сыщика подсказывал Лазарю, что она многим старше.
- Вы подумали над нашей просьбой? – она отошла от окна и села к мужчине на диван, он взял ее за руку.
Лазарь почесал подбородок, на котором уже начинала пробиваться щетина, покосился на ящик стола, где, как он помнил, оставалась недопитая бутылка виски, ему захотелось выпить, но так начинать понедельники он не любил, а затем ответил:
- Я возьмусь за ваше дело.
Мужчина встал с дивана, помог подняться женщине и подошел к столу с вытянутой для рукопожатия рукой. Лазарь привстал и пожал ее, отметив, что мужчина обладал весьма крепкой хваткой, хотя от него такого не ожидаешь - невысокий рост, скверная осанка и уставший взгляд.
Женщина выходила последней из кабинета и на прощание бросила Лазарю слабую улыбку, а может, это ему так показалось из-за плохого освещения или ему действительно надо было выпить немного виски, чтобы придти в себя. Глядишь, и понедельник окажется не таким уж плохим.

Лазарь бродил по зверинцу уже второй, а то и третий час. За это время он так и не увидел ни одного животного, толи они все спали, толи клетки еще не успели заселить. Были только таблички с названиями, он помнил, как проходил мимо львов, мимо оленей, мимо обезьян, но они его не интересовали. Он шел в самый конец зверинца, туда, где содержали птиц, хотя и среди них ему нужна была только одна конкретная.
Впервые, бенгальского филина Лазарь встретил в Бирме, где он проводил медовый месяц. Птица жила возле реки и охотилась по ночам на крыс, лягушек и прочую мелкую живность. Людей она не боялась, а они ее и не трогали, только туристы изредка фотографировали сову.
- У-у-у, ты пришел! – сова повернула голову в сторону клетки, где находился Лазарь. – А я уже начала скучать, у-у-у.
- Как ты? – спросил Лазарь.
- Говорю же, начинаю скучать! У-у-у, - ответила птица.
Лазарь полез в карман, чтобы бросить сове вкусностей, но карман был пуст, а потом он вспомнил, что и не знает, чем питаются совы, кроме мышей.
- Все меняется, Лазарь, - задумчиво проговорила сова. – У-у-у, ты знаешь, у меня кроме тебя бывают и другие гости.
- Да? Кто? – удивился Лазарь.
- Твоя жена, Костя, Игорь, - сова засунула клюв под крыло, что-то там поклевала и продолжила. – Марата помнишь? У-у-у, тоже заходил.
Лазарь снова полез в карман и на этот раз нащупал там фляжку, достал, открыл пробку, принюхался, выпил.
- В понедельник-то! – удивилась сова. – У-у-у, в этот день и так редко что хорошего происходит, у-у-у, а ты еще и напиваешься, у-у-у.
Лазарь не обратил внимания на слова птицы и опустошил фляжку. Он мог поклясться, что это виски, но сила алкоголя не ощущалась.
- Брось, - попросил он. – Хоть ты не начинай! Те другие, что приходят к тебе, чего они хотят?
- Ты знаешь чего, у-у-у!
- Не знаю.
- Что-то приближается, Лазарь, у-у-у, я чувствую это в воздухе, у-у-у, ты тоже это чувствуешь, так ведь?
- Не понимаю о чем ты, - Лазарь отвернулся.
- Понимаешь, просто боишься признаться самому себе, у-у-у, - сова перелетела на другую ветку. – Скоро мы перестанем видеться.
- Почему? - поднял бровь Лазарь.
- Есть еще кое-кто, у-у-у, - ответила сова. – Кто приходит ко мне, у-у-у, Лазарь, я боюсь его, и ты меня не сможешь защитить, у-у-у.
- Кто?
- Я не могу назвать его имя, скоро ты сам его встретишь, - птица смахнула с ветки и подлетела к самой клетке. – У-у-у, ты должен быть начеку, Лазарь, у-у-у!
- Скажи мне, кто это! – не успокаивался детектив.
- У-у-у, Лазарь, у-у-у, у-у-у, у-у-у…

Лазарь проснулся рывком, долго не мог сообразить, где он и что происходит, но сознание прояснилось, и он понял, что уснул у себя в кресле, за рабочим дубовым столом, а странный «укающий» звук, всего лишь звонок телефона. Он поднял трубку.

Пусть вас не обманывает фамилия Гарри Гудмана, человек он был пренеприятнейший.
Его никто не любил, то есть совсем никто. Даже родная мать. Она отдала его в приют сразу после рождения, причем «отдала» слово не совсем подходящее, она просто оставила корзинку с младенцем у порога и сбежала.
Кто знает, может она предчувствовала, что ничего хорошего из этого орущего комка человеческой плоти не вырастит, а может наоборот, если бы его воспитывала она, а не суровые воспитатели «Кид Мизери», он бы стал замечательным парнем – этого уже не узнать.
Гудман – это даже не его настоящая фамилия, ее давали всем выходцам приюта, десятки Гудманов ежегодно выходили из дверей «Кид Мизери». Все что у него было своего – это имя, написанное на клочке бумаге, оставленной в корзине с младенцем.
По большому счету, у Гарри не было причин любить людей. В приюте его избивали и унижали, причем не только другие сироты, но и сами воспитатели, в «Кид Мизери» это была обычная практика. И ты должен был радоваться, что хотя бы не изнасиловали. Насиловали ли Гарри, я не знаю. Он никогда не говорил об этом, впрочем, и о побоях он рассказал лишь однажды, будучи в стельку пьяным.
После приюта жизнь тоже его не радовала, в армию он не попал по состоянию здоровья, пойти учиться в приличное заведение по понятным причинам он тоже не мог, а заниматься тяжелым физическим трудом было невозможно все по тем же причинам здоровья.
Мэрия выделила ему малюсенькую квартиру на окраине города, она была в ужасном состоянии, денег, что бы сделать ремонт, тоже не было. Весь мир был против Гудмана, а люди не спешили ему помочь, ни словом, ни делом, ни даже брошенной монетой в перевернутую шляпу. Повторюсь, причин любить людей у Гарри не было, а вот ненавидеть – полно.
Я уже упоминал, что его избивали в приюте, в детстве многих людей колотят, но они могут убежать домой, пожаловаться родителям, наполнить раны обид теплом любви и психологических последствий после таких побоев не остается, но у Гарри было иначе. Не было баланса боль-ласка, была только боль. И злоба. О-о-о, он умел копить злобу, он помнил все обиды, и он мстил свои обидчикам.
Впервые он убил, будучи ребенком.
Сторож «Кид Мизери» казался милым человеком, который любит детей. Да у него у самого было трое, все мальчики. Жена погибла от какой-то тяжелой болезни почти сразу после рождения третьего, оставив его один на один с задачей воспитания детей. Воспитание это еще не самое сложное, а вот прокормить, одеть, обуть и дать хоть какое-то образование – это другое дело. Учитывая, что в нашем городе приличную работу найти можно только, если у тебя есть хорошие связи, Фреду (а именно так звали сторожа) приходилось работать на трех. Помимо работы в приюте он занимался чем-то еще в порту, вроде бы работал грузчиком, я не уверен, а третью работу и вовсе не знаю, Гарри как-то вскользь упоминал об этом, мне кажется, он и сам не помнил или не знал.
В общем, не суть, главное здесь понять, что времени у него на личную жизнь не оставалось. Лет ему было не так уж и много, поэтому естественные потребности нужно было как-то справлять. Шлюхи слишком дорогое удовольствие, когда у тебя трое голодных детей, а секса хочется.

Если Вы читаете это, то сразу прошу меня извинить за тот бардак, что Вы встретите на этих страницах. Все происходило так быстро, что я едва успевал сплетать цепочку событий, до того, как они смешивались в моем измученном сознании.
Я не знаю, вел ли я когда-нибудь до этого дневник, но судя по тому, как трудно мне давалась каждая строчка, можно считать, что это мой первый опыт.
Надеюсь, эти записи помогут мне сохранить разум чистым, а после всего этого дерьма, я смогу вернуться к началу и попытаться понять, что же произошло на самом деле…



Можно проспать всю ночь и весь день, но когда открываешь глаза, то кажется, словно ты спал не больше получаса. Когда я проснулся в тот раз, могу поклясться, я чувствовал, что проспал вечность.
Было абсолютно темно и пахло сыростью. Я попытался пошевелиться - безрезультатно. Я крепко зажмурился и вновь открыл глаза, повторил так несколько раз, затем попробовал пошевелиться снова, и мне это удалось. Только пальцами рук, но это уже что-то.
В голове стали проясняться некоторые картины: я смутно вспоминал, как меня тащили по земле какие-то люди, как били меня по щекам, пытаясь привести в сознание, как они заставляли меня пить нечто отвратительное и постоянно спрашивали о чем-то, казалось, крайне важном, но я не мог вспомнить о чем.
От нахлынувших воспоминаний меня начало подташнивать. Еще не хватало захлебнуться собственной блевотой. Я опять попытался пошевелиться и на этот раз мне это удалось намного лучше – я смог согнуть ноги в коленях, а так же почувствовал прилив силы в руках. Похоже я медленно приходил в себя.
Я вытянул руки и они уперлись в потолок, постучал и услышал гуляющий звук с другой стороны. Постучал в стены – тот же эффект. Значит, я оказался запертым в металлическом ящике и, судя по всему, по бокам и надо мной лежали такие же.
Где я мог оказаться? В голову лезли неприятные мысли, о том, что я заживо похоронен, но я отгонял их, так как это было маловероятно, я был уверен, что меня окружает множество ящиков, и я отчетливо слышал эхо от моих стуков, так что я не мог находиться под землей. Скорее всего это место было чем-то вроде склада.
Упершись руками в крышку (свой ящик я, почему-то, стал понимать, как гроб), и помогая себе задницей, я попытался протащить себя вперед и тут же уперся ногами в стену. Я согнул ногу, насколько это позволяло пространство, и что силы ударил в стену ящика. Ничего. Я повторял свои попытки множество раз, но стенка не поддавалась.
Я поймал себя на мысли, что хорошо контролирую себя и не впадаю в панику. Видимо кла-устрофобией я не страдал. Закрыв глаза, я опять стал вспоминать, как я здесь очутился, но на этот раз никакие обрывки воспоминаний в памяти не всплывали.
В ящике было довольно прохладно, это навело на мысли о том, что, возможно, я лежу в мо-розильной камере. Как раз я не нащупал никаких ручек, ведь в морозильниках они есть только снаружи. Но что я мог делать в холодильнике? Неужели те, кто притащил меня сюда, решили, что я мертв и спрятали меня здесь, что бы я не начал вонять? Но с чего они так могли решить? Я тщательно ощупал себя, но не нашел никаких повреждений. Да и вообще, если не считать небольшой тошноты, я чувствовал себя прекрасно.
Из размышлений меня вывел какой-то звук снаружи, прислушавшись, я разобрал голоса. Первым порывом было опять начать стучать в стенку, но я не стал торопиться, так как не был уверен в своей ситуации. То есть я ничего не знал о тех, по чьей воле я оказался запертым здесь. Вполне могло быть так, что мне безопаснее было оставаться в своей тюрьме.
Голоса стали звучать громче и теперь я мог сказать, что их было двое – мужской и женский. Мужчина что-то спрашивал, а женщина давала короткие однозначные ответы. Со временем я стал понимать отрывки из разговора.
- Семнадцать в таком состояние? – спросил мужчина.
- Угу, - коротко ответила женщина.
Раздался какой-то металлический стук, а потом опять голоса:
- Ужасно, - сказал мужчина. – Ты только посмотри на это.
- Угу, - ответила женщина.
Стук повторился, затем снова, затем снова и с каждым разом он звучал все ближе.
- Закончишь сама? – раздался мужской голос.
- Конечно.
Потом я слышал только металлические стуки, голосов больше не было. Похоже мужчина, кто бы он ни был, ушел, оставив тут только свою собеседницу. Громкость стуков нарастала, я понял, что это открывались ящики и сейчас придет черед моего. Вдруг меня осенило, где я нахожусь и что сейчас произойдет. И в данной ситуации я не смог придумать ничего лучше, чем закрыть глаза и затаиться.

Все мы устаем. Кто-то, едва начав жить, уже хочет на пенсию. Другие напротив, разменяв кучу десятков лет полны сил. Свою усталость я встретил, когда мне было тридцать. Возможно, даже раньше, сейчас уже трудно вспомнить. Последние дни моей жизни расплылись в черно-белом калейдоскопе. Сегодня все в очередной раз вышло из-под контроля.
Я стоял у окна своей кухни на двадцать седьмом этаже элитного небоскреба в центре города и вдыхал ароматы свежего «Ямайка Блю Маунтин». Мне не хватало сигареты, я всегда курил, когда пил кофе. Но врач строго запретил, пока я принимаю «Клозапин». Это, наверное, единственное лекарство в мире, лечась которым нельзя параллельно убивать себя табаком. Хотя это не являлось основной причиной - на рекомендации врача мне было плевать. Просто скоро должна была придти Инга, а я не хотел, что бы она расстроилась, почуяв запах дыма. С другой стороны в свете грядущего события это последнее, что могло испортить ее настроение.
Мне будет не хватать великолепного вида, открывающегося отсюда. Глядя вниз, на вечно-спешащих куда-то людей, я невольно вспоминал отрывок из «Войны Миров» Уэллса. Прошло столько лет, а ничего не изменилось.
Порой, я думаю, что неплохо бы было вести счет тому, сколько раз я доставал этот листок – мою прощальную записку. Бегло прочитав ее (в принципе, я мог рассказать наизусть, о чем там написано), я положил ее на дубовый стол, мой любимый письменный стол. Затем я подошел к шкафу и достал ремень, который Инга подарила мне на сороковое день рождение.
Я чуть не совершил идиотский поступок.
Если все пройдет удачно, то сестрица не очень-то будет рада, узнав, что ее подарок помог мне свести счеты с жизнью.
Я взял другой ремень с маленькой бляхой, на которой белым по черному написано «75 RANGERSTB». День, когда нам вручали эти ремни плотно засел в моей памяти, хоть с тех пор и прошло чуть меньше двадцати лет. Я усмехнулся, вспомнив, какая была попойка в честь окончания службы. Форт Беннинг надолго запомнил это.
Я привязал его к весящей под потолком перекладине, служившей для утренних подтягиваний. Подергал, проверяя прочность, потом на всякий случай повис на нем, смотря, как импровизированная виселица реагирует на мой вес.
Что я забыл?
Я подошел к зеркалу и невесело подмигнул отразившемуся там гладковыбритому лицу с аккуратно расчесанными волосами. Черт, мне это даже немного понравилось. Как герой фильма или книги, который твердо знает, чего он хочет и не боится смотреть смерти в глаза. Это выглядело пафосно. Раньше я любил пафос. Раньше…
Такое чувство, что это раньше существовало совсем в другой жизни и не со мной. Хотя, по сути, так и есть. У меня было две жизни: до больницы и после. Или даже до того вечера и после. Но я предпочитаю произносить вслух первый вариант. Так проще общаться со своим психологом и лечащим врачом.
Дверь закрыта на один замок, ключ от которого есть у Инги. Это я тоже предусмотрел. Провисеть пару недель, пока не начнешь вонять, желания не было. А Инга должна вот-вот приехать.
Я допил остывшее кофе и вымыл чашку. Я аккуратист на столько, что это бесит окружающих, но сейчас дело было в другом: просто не хотел, что бы Инге пришлось мыть за мной посуду или убираться в доме. Так что и порядок я навел заранее.
Ну что ж, время поджимает.
Я вернулся в свою комнату, осмотрел ее в последний раз и поднялся на стул.
Ремень, как обручальное кольцо подаренное Смертью, крепко обнял шею.
Как-то в молодости я читал британскую «Официальную таблицу падений», так вот на мой вес, что бы умереть мгновенно, нужно упасть с высоты, примерно, в два метра. В шикарном небоскребе потолки высокие, но не достаточно, что бы переломать шейные позвонки.
Я раскачал стул и тот упал.
В глазах потемнело. Ремень пережал сонную артерию, и кровь перестала попадать в мозг. Сейчас я потеряю сознание, хотя это даже хорошо, агония продлиться не так долго. Клетки головного мозга уже начали повреждаться, еще немного и я перестану думать, а потом можно констатировать биологическую смерть, но сердце еще пару мгновений будет биться.
- Привет, дорогой, - раздался голос жены.
- Любимая… я уже иду к тебе…

***
Я услышал, как в крышку моего гроба начали забивать гвозди и очень огорчился, когда понял, что это был просто стук в дверь.