Нет войне

Бесцельное созерцание

Существует лишь одно врожденное заблуждение и оно состоит в том, что мы рождены, чтобы быть счастливыми.
...
До тех пор пока мы будем сохранять это врожденное заблуждение и утверждаться в нем под влиянием оптимистических догм, мир будет представляться нам исполненным противоречий. Ибо на каждом шагу, как в великом, так и в малом, мы вынуждены признать, что мир и жизнь отнюдь не обладают теми свойствами, которые могут дать нам счастливое существование. Если человек, не привыкший мыслить, чувствует только то, что действительность для него мучительна, то у мыслящего человека к реальным страданиям присоединяется теоретическое недоумение, заставляющее его задаться вопросом — почему мир и жизнь, существующие, чтобы мы были счастливы, так мало соответствуют этой цели? ... При этом иногда делается попытка возложить вину за свое неблагополучие то на обстоятельства, то на других людей, то на собственную судьбу или неумение, или предположить, что все это в совокупности было тому причиной. Однако все это не изменяет того, что подлинная цель жизни, которая ведь состоит в счастьи, не достигнута; и эти мысли, особенно если они возникают, когда жизнь уже близится к закату, часто действуют угнетающе: поэтому на лицах всех стареющих людей лежит отпечаток того, что по-английски называется disappointment. Помимо этого каждый день нашей жизни заставляет нас понять, что радости и наслаждения, даже если они нам достаются, сами по себе обманчивы, не дают обещанного, не удовлетворяют сердце и в конечном счете отравляют нам удовольствие связанными с ними неприятностями, тогда как боль и страдания оказываются вполне реальными и часто превышают ожидание. Таким образом, в жизни все направлено на то, чтобы заставить нас отказаться от того исконного заблуждения и убедить, что цель нашего существования состоит совсем не в том, чтобы быть счастливыми. Более того, если пристально и беспристрастно приглядеться к жизни, она покажется скорее предназначенной именно для того, чтобы мы не чувствовали себя счастливыми, поскольку по всему своему характеру она представляется чем-то, вкус к чему мы должны утратить, что должно вызывать наше неприятие и от чего мы должны отказаться как от заблуждения, чтобы наше сердце, исцеленное от жажды наслаждаться, даже от желания жить, отвернулось от мира. В этом смысле было бы правильнее видеть цель жизни в скорби, а не в благе.

Ведь замечания в конце предыдущей главы показали — чем сильнее страдание, тем скорее достигается подлинная цель жизни, а чем счастливее жизнь человека, тем дальше отодвигается от него эта цель. ... Особое воздействие трагедии также, по существу, основано на том, что она колеблет врожденное заблуждение, показывая на величественном и ярком примере тщету человеческих стремлений и ничтожность всего существования и открывая этим глубокий смысл жизни; поэтому трагедия признается самым возвышенным видом поэзии. Тот, кто тем или другим путем отвернулся от a priori присущего нам заблуждения, от этого irptoTov феи8о<; нашего существования, вскоре станет видеть все в ином свете, и мир окажется тогда в соответствии если не с его желанием, то с его пониманием. Различные по своему характеру и масштабам невзгоды, доставляя ему страдание, не будут уже удивлять его, так как он теперь понял, что именно страдание и горе ведут к истинной цели жизни, к отказу воли от нее.

Это придаст ему даже удивительное спокойствие во всем, что бы ни случилось, подобное тому, с каким больной, претерпевающий длительное и мучительное лечение, переносит связанную с ним боль как признак его действенности. Все человеческое существование отчетливо свидетельствует о том, что страдание — его истинное предназначение.

...
Явно софистическим доказательствам Лейбница, будто этот мир — лучший из возможных миров, можно вполне серьёзно и добросовестно противопоставить доказательство, что этот мир — худший из возможных миров. Ибо “возможное” — это не то, что вздумается кому-нибудь нарисовать себе в своей фантазии, а то, что действительно может существовать и держаться. И вот наш мир устроен именно так, как его надо было устроить для того, чтобы он мог еле-еле держаться; если бы он был ещё несколько хуже, он бы совсем уже не мог существовать. Следовательно, мир, который был бы хуже нашего, совсем невозможен, потому что он не мог бы и существовать, и значит, наш мир — худший из возможных миров.

2 том "Мира как воли и представления"