Об иммерсивном театре на примере «Игрушек» (SIGNA)
За 15 минут до начала спектакля я попадаю на территорию действующего завода слоистых пластиков. Меня и две дюжины других любителей экспериментов ведут пыльными коридорами до комнатки с ячейками, в которых все зрители оставляют мобильные телефоны. Затем где-то в соседнем помещении начинает играть громкая музыка, нас подводят к длинному проходу: по бокам стоят девушки в одинаковых детских платьях, они, широко улыбаясь, аплодируют нам. Три десятка шагов до помещения, в котором развернётся основное действие, сопровождается чувством неловкости, смешивающимся с любопытством и лёгким волнением.
Нас, лёжа на круглой кровати, встречает Леди. Она говорит на простом английском, но её слова переводит строго одетый молодой человек. Леди кратко излагает историю своей жизни. Несмотря на относительную молодость, она уже давно больна и живёт с ожиданием близкой смерти. Леди богата, но деньги ненавидит всем сердцем, именно поэтому окружила себя суровыми бетонными конструкциями. Приехав в Россию, на родину своей матери, Леди первым делом собрала вокруг себя свиту — около двадцати девчонок из неблагополучных семей или детских домов. Именно они станут наследницами большого состояния. Иногда, чтобы развеять скуку, их коммуна приглашает гостей. Последовавший за приветствием ритуал разделяет зрителей на маленькие группы: две девочки подходят к двум-трём зрителям, надевая на них ленту с номером дома, затем ещё две, и так до тех пор, пока гости не будут разобраны. Меня, очаровательную молодую девушку и немолодого мужчину в очках советско-богемного вида за ручку отводят в четвёртый дом. Всего их то ли девять, то ли десять. Впрочем, дом — это громко сказано, скорее уж барак. В дверной проём можно пройти только неестественно согнувшись, так пространство положило начало нашему унижению. Затем, усевшись на грязный матрас, мы посвящаем минут пятнадцать имитации знакомства. Нас по сути вводят в курс дела: девочки здесь живут уже три года, хотя рассчитывали на получение быстрых денег, но идти им всё равно некуда, а тут хотя бы кормят, да и вера в будущее богатство удерживает. Однако, загвоздка в том, что деньги не будут распределены равномерно, для этого они участвуют в челленджах, соревнуясь таким образом за право оторвать от наследства самый большой кусок. Не успеваем мы переварить эту информацию, как в комнату заходит молодой человек. Этих парней в тёмной одежде называют стаффом, по сути они выполняют функцию надзирателей, но этим их должностные инструкции не исчерпываются. И вот тут начинается самое интересное!
«В память о своём отце Леди регулярно устраивает для девочек маленькую сценку, своеобразный челлендж, за который начисляются баллы», - говорит Одиннадцатый, тот самый суровый молодой человек, прервавший нашу милую беседу. Так неожиданно начинается первое и, пожалуй, самое дискуссионное испытание, «Lonely Father». Стафф садится на стул, изображая вселенскую печаль, одна из девочек, играя юную Леди, должна попытаться его как-то успокоить. Она не слишком изобретательно бормочет какую-то чепуху и гладит мужчину по голове, затем получает от меня совет поцеловать папу, а тот, улучив момент, сажает девчонку себе на колени. Этим «папаша» не ограничивается, он начинает хватать её за ляжки, а когда та оказывает сопротивление, вскакивает, начиная её реалистично избивать, а потом и вовсе валит на бетонный пол. Это занимает считанные секунды. Подчеркну, что эти действия разворачиваются в нескольких квадратных метрах! Я, другие два зрителя, Арина и Юрий, сидим плотненько на матрасах, одна из девочек на полу, а в метре от нас происходит такое. Арина со слезами на глазах вскакивает, пытаясь остановить насилие. Я, уверенный в своём безусловном авторитете, не даю Арине этого сделать. Это циничное, но простое и очевидное решение принимается мной моментально. Вам же тоже интересно, как далеко способны зайти актёры-перформеры? Конечно, изнасилование не состоялось, раскрасневшийся Одиннадцатый быстро оставил девчонку в покое, а потом обратился к зрителям: «Как вы думаете, насколько удачно прошёл этот челлендж, как много баллов заслужила команда четвёртого домика?» Подождав немного, он добавляет: «Предыдущие два челленджа были прерваны зрителями, за что автоматически с дома снималось по пять баллов». Юрий, строивший из себя в первые минуты жуткого скептика, расспрашивающего «актрис о спектакле» смущённо отвечает, что «в реальной жизни дал бы стаффу в морду». На что я резонно замечаю: «Или не дал бы». Одиннадцатый обращает своё внимание и на меня: «А вам, я так понимаю, понравился челлендж?» Ну, естественно понравился: «Да, я рад, что нам удалось почтить память отца». Тот не отстаёт: «Вас не смутило, что девочка отбивалась, пытаясь сорвать таким образом эту сцену? Как вы считаете, стоит ли за такой проступок снять баллы?» Отвечаю, что «вряд ли стоит снимать много, так как её реакция очень натуральна». После непродолжительного молчания, Одиннадцатый замечает, что я и сам бы мог выполнять работу стаффа, а затем удаляется. Итак, рассмотрим этот эпизод детально. Во-первых, ясно, что главная прогнозируемая реакция — это помощь. За помощью следует неизбежное наказание в виде лишения команды баллов, что наверняка сделает зрителей в будущем чуть толерантнее к проявлениям насилия и покорнее перед причудливыми внутренними законами этого маленького искусственного мира. Ну, а если зрители растеряются и не придут на помощь, то многие из них будут испытывать чувство вины. Они же себя воображают достойными господами. Отбитого циника при этом играть тоже скучно, поэтому мне понравилась идея занять промежуточную позицию, близкую, разумеется, мне по духу. Как же поведут себя в этой ситуации девочки? Прошло не больше получаса, а спектакль длится четыре! Ясно, что в дальнейшем мы будем вовлечены в какую-то командную игру, станут ли со мной ссориться? В итоге мы сошлись на том, что подобное поведение (всё-таки я открыто остановил Арину) — неизбежное зло, которое, однако, продвигает девочек дальше к назначенной цели.
Собственно этот эпизод наиболее показателен, чтобы разобрать на составные части всю структуру спектакля. Потом мы будем участвовать в ещё нескольких челленджах (в одном из которых я буду с криком изображать, будто бы душу верёвкой одну из девочек), пройдёмся по соседним домам, где побеседуем с другими несчастными юными созданиями, поделимся какими-то мыслями, пожуём сухарей и тяпнем водочки. Впрочем, вру, сам я алкоголь употреблять не стал, но по рассказам соседок, один из зрителей, попав в дом с удачным обзором на общую площадку, воскликнул: «Охуеть, как в царской ложе, остаюсь здесь!» После чего хлестал водяру с кем-то до конца представления. Все челленджи завязаны на простой идее: так или иначе зритель будет поставлен в ситуацию выбора между плохим и очень плохим с этической точки зрения вариантами, но его свобода действий ограничена только фантазией. Приведу ещё один маленький пример: два домика, включая наш, соревновались в рассказах грустных историй, так как Леди чувствовала в себе непреодолимую потребность поплакать. В процессе «игры» она причиняла как лёгкую боль девочкам, скажем, дёргая их за волосы, так и психологически над ними изгаляясь. Никто в это не вмешался, но затем, когда выяснилось, что обе истории достаточно удобоваримы, Леди предложила командам поставить друг другу оценки. Конкуренты нам дали честную десятку, я же, увидев, что от чужой истории Арина расплакалась, настоял на семёрке, хотя изначально склонялся к нулю. С каждым часом, проведённом в этом месте, всё больше зрителей должно убедиться в том, что маленькое общество, построенное здесь Леди, базируется на принципах неадекватной конкуренции, тирании и тотальном насилии. Эта сумасшедшая баба просто заедает страдания чужой болью. Однако, главные действующие лица — это отнюдь не девочки, не стафф и даже не Леди, а мы — гости. Убеждён, что самая интересная составная часть спектакля, как ни банально звучит, это именно что иммерсивность. Вся история построена таким образом, будто человек участвует в каком-то подобии стэнфордского тюремного эксперимента, с той лишь разницей, что у эксперимента нет шансов выйти из под контроля. Да, с чистыми руками остаться здесь тяжело, но каждый чувствует границы, за которые перформеры не выйдут. В итоге мы получаем интересную спекуляцию на чувстве вины, вот только зритель, сознающий себя зрителем, слишком часто будет просто принимать правила игры. При этом я хочу обратить внимание на то, что конкретно в нашем домике была зрительница, эмпатическая скорость реакции которой значительно превышала скорость аналитическую, то есть я своими глазами наблюдал настоящий высокий уровень вовлечённости. На некоторых людей такого рода действие неизбежно будет производить сильное впечатление. Мне, однако, показалось, что этическая однобокость спектакля слишком уж сильно бросается в глаза в первые же минуты. Зритель поставлен в условия, в которых он слишком часто будет чуть более лоялен к проявлениям насилия и несправедливости, чем в реальной жизни. Мы же по сути все или почти все принимали участие в челленджах, в том числе и тех, которые построены на откровенно нездоровой конкуренции или болезненных фантазиях Леди. Так «Игрушки» через очень простые схематические решения проверяют на прочность наши морально-нравственные установки. Впрочем, сюжетная часть кажется не слишком убедительной, ведь девочки поставлены в заведомо невыгодное положение: если условный Христос страдал за наши с вами грехи, то они мучаются ради шанса заполучить кучу денег. Не слишком универсальная история для того, чтобы вызвать сопереживание у всех и каждого, верно?
Напоследок, выскажу непопулярную мысль. В одной из бесед меня упрекнули в отсутствии эмпатии, пытаясь задеть каверзным вопросом: мол, дружок, раз уж ты так легко становишься свидетелем насилия, что же сам не стал с актёров трусы стягивать? Конечно, пришлось отшутиться, что организаторы такую реакцию просто не вывезут, но развёрнутый ответ людям с таким мышлением понравился бы ещё меньше. Думаю, что сексуальные контакты в рамках перформативного театра — вопрос насущный. Конечно, ханжество и законодательство связывают искусство по рукам и ногам, но если даже в рамках сценки «Lonely Father» задействовать супругов, то можно помножить эмоциональный зрительский эффект на два. Оголённые пенисы не могут быть неуместными. Более того, в челлендже прощания с Леди, когда та лежит в гробу, изображая мёртвую, разные команды оплакивают её песнями и стихами, но что произойдёт, если забраться головой под платье усопшей и пройтись языком по её волосатой киске? Получит ли наша команда десять баллов или зарвавшегося зрителя доставят в отделении полиции? Я недостаточно смел, чтобы на такое решиться, но совершенно убеждён, что именно сегодня подобное поведение вывело бы спектакль на принципиально иной уровень. Импровизированный кунилингус в контексте иммерсивного театра в свободном мире утратил бы форму протеста, но в эпоху репрессивной толерантности только так и можно приблизиться к подлинно великому искусству.
Нет. И не уверен, что буду писать, так как сериал хороший, но не революционный и скорее зайдёт именно что поклонникам режиссёра.