А я о них ничего не знаю. Меня больше всего привлекают классика реализма и модернисты первой половины ХХ века. Летом я ещё перечитывал Шекспира, в последнее время стал терпимо ориентироваться в античной литературе. С современниками всё много хуже. Я возобновил записи по книгам только в декабре 2014-го. Думаю, что будет намного честнее, если поделюсь исключительно свежими отзывами. Уже писал о том, что у меня не очень хорошая память, а потому мне тяжело беседовать предметно об удалённом на несколько лет от сегодняшнего дня опыте. «Я запоминаю только идеи и ощущения», но заметки неплохо помогают освежить впечатления.
Во-первых, снова отправлю
к отзывам на последних нобелевских лауреатов. Во-вторых, я тут уже выше высказывался об
Умберто Эко и
Бернхарде Шлинке, это тоже важно. Про Кларка и Азимова
недавний октябрьский отчёт, наверное, многие уже видели. Ну, а в-третьих, правильнее всего просто перенести сюда все мои немногочисленные отзывы на ныне живых (или недавно покинувших нас) авторов, исключив те книги, о которых я уже здесь писал. Я современной литературы за два года прочёл не очень-то много, так что вряд ли сильно утомлю подписчиков блога.
Филип Рот: Возмущение. Когда-то этому писателю я дал прозвище Филип-в-Рот. Надо сказать, что и в этом романе он старательно его оправдывает. Рассуждения о минетах и сперме в носке на этот раз, возможно, не стали основным блюдом, но играют здесь роль обязательных атрибутов. Ума не приложу, почему его критики носят на руках? Конечно, временами Рот выдаёт неплохие чисто еврейские шуточки, а некоторые его рассуждения не лишены остроумия, но он такой мелкий, такой...незначительный что ли? Я бы его сравнил с каким-нибудь мэйнстримным молодёжным писателем типа Паланика. Основная тема книги подаётся без намёка на изобретательность, прямым текстом: малейшая оплошность может привести к печальным последствиям. Ну, да, некая череда событий, цепляющихся одно за другое, действительно могут свести нас в могилу, особенно если мы отказываемся проявлять разумную сдержанность, но в рамках «Возмущения» эта идея кажется какой-то насаждённой, пришитой к тексту. На деле перед нами обычный подростковый роман, Сэлинджер в кривом зеркале. Можно даже сказать, что Рот написал роман о взрослении, но с жидовским колоритом. И это, в принципе, не так уж и плохо, пусть у Филипка будет своя ниша, но что именно делает автора столь значимым в рамках истории литературы - я решительно не понимаю.
Иэн Макьюэн: Амстердам. Целых ворох идей, облачённых в очень ясный, лёгкий и не лишённый изящества текст. Не случайно роман получил не только Букера, но и российский аналог, впервые вручавшийся за перевод. Мне кажется, что «Амстердам» наделён даже некоторой долей самоиронии: последний авторский финт ушами столь же скучен и неудобоварим, как и финальная часть «Симфонии тысячелетия» одного из двух главных героев книги. В любом случае, опыт важный, и свою следующую ступеньку в прожекте изучения современной литературы я уже нащупал: в январе настанет черёд «Искупления».
Майкл Каннингем: Часы. Богомерзкий стиль, будто бы сошедший со страниц убогих глянцевых журналов, отталкивает с первых же минут чтения. Дурацкий привкус женского романа быстро приводит нас к удивительному открытию: нет, это даже не безделушка для домохозяек, а гейский эпос! Забавно, но, как и в «Амстердаме», мне удалось здесь разглядеть некоторую авторскую самоиронию: один из героев книги, получивший литературную премию, сетует на то, что дали её не писателю-новатору, а гомику, умирающему от СПИДа. «Остроумие и интеллектуальная глубина, все эти разнообразные проявления гениальности рано или поздно утомляют». Если вам удастся продраться через литературный Содом Каннингема (подавляющее большинство героев его опуса гомосеки и лесбиянки!), то вы можете получить удовольствие от нетривиальной структуры книги, ведь, несмотря на всё сказанное выше, «Часы» - это всё ещё литература.
Айрис Мёрдок: Море, море. Вот оно – ощущение, что наконец-то столкнулся с большим романом! Интеллектуальная проза после будничной литературной суеты. Медленное погружение в мемуары театрального режиссёра, ушедшего на пенсию, вызывает почти неуловимые ассоциации с темой памяти в фильмах Алена Рене. Удивительно наблюдать за тем, как эта история постепенно разворачивается до почти бергмановского мира отношений между мужчиной и женщинами. Женщинами, надо сказать, непростыми, ведь актрисы – это особая порода. Тем интереснее следить за сюжетом, когда на сцену выходит новый персонаж из совсем другой реальности – простая Хартли, мыслящая совсем другими категориями, не поддающимися рационализации. Уникальность же книге Айрис Мёрдок придаёт не столько психологическая достоверность сколько удивительные и пугающие мистические вкрапления, вырывающие на несколько страниц нас из прагматичного мира стареющего скептика. Совершенно не чувствуешь, что роман написан женщиной. Удивительно цельный текст и, простите мой шовинизм, нехарактерная для слабого пола острота мысли. Чуть позже я выяснил, что писательница преподавала философию в Оксфорде. Это многое объясняет. Другие лауреаты Букера, с которыми я имел дело в последние два месяца, даже издалека не походили на умных авторов. Это первая, но не последняя книга Мёрдок, которую я решил прочитать. По-моему, она этого заслуживает больше, чем великое множество других литераторов второй половины ХХ века, с чьим творчеством я планирую ознакомиться.
Иэн Макьюэн: Искупление. Безусловно, британец не лишён писательского мастерства. Структура его романа достойна восхищения. Переход от одного действующего лица к другому погружает нас в индивидуальный образ мышления героев, которые воспринимают происходящее с ними через призму своего уникального опыта и особенностей характера. Любопытно наблюдать за тем, как одна и та же сцена выглядит со стороны разных её участников. Опять-таки, очень показателен пример того, как на наше восприятие одного факта влияют предшествующие ему события. Думаю, Макьюэну удалось передать трагизм нагромождения случайностей лучше, чем Филипу Роту в его «Возмущении», которое я читал в декабре. Другое дело, что после Айрис Мёрдок «Искупление» кажется в психологическом отношении безобразно поверхностным и наивным. Можно ли ставить в вину автору, что он не Достоевский? Почему бы и нет! Пожалуй, это mission complete – не вижу причин, чтобы искать в творчестве этого (в целом, неплохого) писателя мнимые жемчужины.
Жозе Сарамаго: Слепота. Португальский нобелевский лауреат обладает удивительным качеством: он пишет почти жанровую книгу настолько занудным и мёртвым языком, что это даже придаёт ей некоторый вес. «Слепота» кажется без пяти минут философской вещью, хотя на деле - не самая острая социальная фантастика. Автору надо отдать должное, он умеет выбирать интересные сюжеты. Его лучшие творения обладают блестящими синопсисами. Этот не исключение. Роман начинается с внезапной потери зрения одним человеком, объяснить которое специалисты не в силе. Вскоре выясняется, что слепота заразна. И так постепенно, один за другим, слепнут все, кроме одной женщины, которой предстоит своими глазами увидеть, до чего же докатиться человечество, и в каких животных превратятся люди. Главная мысль сводится к одной фразе: «Я думаю, мы не ослепли, а были и остаемся слепыми. Слепыми, которые видят. Слепые, которые, видя, не видят». Стиль у писателя по-настоящему чудовищный! А ещё он смакует каждую «находку». На первых страницах можно встретить десятки раз фразы в духе «ну, посмотрим» или «вот увидите». Раздражают фекально-трахательные подробности. Даже когда Сарамаго пытается не вдаваться в детали, то у него получается что-то типа такого: «Держась за живот, косоглазый мальчик с помощью жены доктора в муках, на пределе терпения, коему тут и пришел конец, спустился по лестнице, и о большем не просите, скажите спасибо, что чудом каким-то продержался так долго, но на последних ступеньках сфинктер отказался сдерживать внутреннее давление, ну и последствия сами можете вообразить». Думал ещё попробовать скандальное «Евангелие от Иисуса», но теперь сомневаюсь. Скачал книгу, открыл файл, зажал ctrl+f, поискал «пенис», «сфинктер» - совпадений нет, но с «блевотиной» это не сработало: «А тебя-то терзали, пожирали? Не только терзали, не только пожирали, но и извергали, как блевотину. Иисус поднялся и вышел». Всё правильно сделал.
Джонатан Франзен: Поправки. Главный роман XXI века (по общему мнению литературных критиков) выделяется, прежде всего, своими объёмами и грандиозным замыслом: на девяти сотнях страницах Франзен воссоздаёт картину эпохи через жизнь типичной американской семьи среднего класса. Он претендует на универсальность в своих попытках создать психологически выверенные, но распространённые типажи. От толстых романов XIX века писателя отличает обновлённые представления о пределах натурализма в литературе. Тут вы встретите и говорящую какашку-галлюцинацию: «Все перемажу, везде оставлю след. Ух, и вонища будет!» И лысеющего преподавателя, совокупляющегося с кожаным креслом: «…прохладный плюш, соприкасавшийся с его пахом, чуточку напоминал кожу Мелиссы…» Будет затронута и лесбийская тема. Франзен очень редко опускается до откровенной пошлятины, в отличие от какого-нибудь Рота, но физиологические процессы ему интересны не меньше, чем современному прыщавому подростку. Это компенсируется приличным стилем и мастерством большого романиста – не могу предъявить совершенно никаких претензий: американец обладает завидным чувством ритма, манипулирует интересом читателя к историям персонажей, ловко описывает изнанку жизни, не забывая о необходимости создания непреходящего эффекта глубины. При этом, однако, я не испытываю огромного желания выделить ещё 25 часов на другой его роман. Не хочется вталкивать в себя такую литературу насильно. Ловил себя несколько раз на мысли, что преодолеваю «Поправки», а не наслаждаюсь ими, ожидая завершения книги.
Энди Уир: Марсианин. Дебютный роман Уира посвящён способам выживания одинокого астронавта на Марсе. Марка Уотни посчитали погибшим, команда улетела обратно на Землю, и теперь он должен проявить чудеса смекалки, ремонтируя технику и занимаясь попутно садоводством, чтобы протянуть как можно дольше, в идеале до прибытия следующей миссии на красную планету. Скверно написанная книга может, однако, похвастаться научной достоверностью и массой задачек, пригодных для увеличения интереса к науке среди подростков. Жена прочла с удовольствием, после чего я ей посоветовал «Непобедимого» Лема. Толком даже не знаю, действительно «Марсианин» плох или просто я давно не брал в руки заведомо простенькие жанровые книги. На ноябрь запланирована экранизация Ридли Скотта с Мэттом Деймоном и Джессикой Честейн.
Томас Пинчон: Радуга тяготения. Не могу вспомнить книгу, которую я читал бы так долго. Новаторский роман загадочного затворника оказал определённое влияние на мои эстетические убеждения. Моё восприятие искусства не будет таким как прежде. Пинчона невозможно проглотить махом. Вполне разумно будет смаковать «Радугу…», отдавая ей по 15 минут в день. А, может, не смаковать, а продираться через бесчисленные бессвязные наркоманские бредни? У меня до сих пор нет чёткого ответа. Я точно не проникся большой любовью к этому писателю. Однако, я удивлён нетривиальным мышлением постмодерниста. На семи с половиной сотнях страниц появляются всплески сюжета, способные удержать внимание на протяжении часа чтения. Или даже двух. Потом всё неизбежно проваливается в туман: вроде, видишь совершенно ясные словосочетания, да и предложения не лишены смысла, хотя иногда сильно растянуты, между ними даже прослеживает очевидная связь, но понять целую страницу целиком порой решительно невозможно! Кто все эти люди? Как они друг с другом связаны? Что здесь вообще происходит? Несколько сотен персонажей переплетены в настолько монструозный узел, что я склоняюсь к идее принципиальной непознаваемости этого текста. Тут стоит поднять очень важный вопрос: а должна ли книга быть понятной и поддаваться однозначной дешифровке? Мой опыт знакомства с Пинчоном ставит под сомнение необходимость твёрдой уверенности в значении сюжетных поворотов. При этом писатель не уходит в чистый абсурдизм и игру слов, здесь есть центральная линия Ракеты, вокруг которой сосредоточена мотивация поступков героев, но она окутана плотной завесой из бэд трипов.
Чарльз Буковски: Макулатура. «Посвящается плохой литературе». «Pulp» (именно так называется роман в оригинале) пародирует бульварную одноразовую литературу, оставаясь в пределах современного мэйнстрима с обязательным душком постмодернизма. Пошленько-смешная легковесная книжка окунает читателя в будни крутого частного детектива, работающего над поисками Луи Фердинанда Селина по заказу сексапильной мисс Смерть. Французский писатель, оказывается, прожил больше ста лет, хотя выглядел на сорок и каким-то образом искусно избегал встречи со своей судьбой, предпочитаю весёлую жизнь бессмысленному могильному холоду. Другого клиента детектив пытается избавить от роковой женщины-инопланетянки, ужасно навязчивой, властной и обольстительной. Параллельно герой занимается ещё парой дел, порождающих бурные потоки чёрного юмора на страницах последнего романа Буковски. Лучшим образом «Макулатуру» характеризует короткий «психоаналитический» отрывок, который я приведу здесь целиком: «В последнем моем сне я лежал под слоном, я не мог пошевелиться, а он вываливал на меня одну из самых больших какашек, какие бывают в природе, и она уже почти упала, но тут мой кот Гамбургер прошел по моей голове и я проснулся. Расскажешь этот сон психиатру, и он сочинит из него что-то ужасное. Раз ты ему столько платишь, он обязан постараться, чтобы тебя стало тяжело на душе. Он скажет тебе, что какашка — это пенис и что ты либо боишься его, либо хочешь его, — словом, какую-нибудь такую ахинею. В действительности же он сам боится или хочет пениса. А это просто сон про большую слоновью какашку, только всего. Иногда вещи именно таковы, какими кажутся, и нечего огород городить. Лучший толкователь сна — тот, кто его видел. А деньги держи в кармане. Или поставь на хорошую лошадь».
Гюнтер Грасс: Кошки-мышки. Скончавшийся 13-го апреля этого года Гюнтер Грасс был первым из числа послевоенных немецких писателей добившихся международного признания. «Кошки-мышки» входят в так называемую Данцигскую трилогию, известную, прежде всего, романом «Жестяной барабан», по которому, между прочим, был снят прекрасный фильм. Новелла эта, однако, заметно уступает лучшей книге Грасса, книге полной ярких фантазий и находчивого абсурдизма вкупе с исторической актуальностью. Весь общественный резонанс этой непритязательной вещи основывается на сцене онанизма и съёмках в экранизации сыновей будущего канцлера. Узнав об этом из Википедии через неделю после прочтения, не смог вспомнить, где же именно затесалась мастурбация? Ну, и дела! А вообще, не густо для истории литературы, требовательной, хочется так думать, и к художественным достоинствам произведения.
Джон Фаулз: Башня из чёрного дерева. Заурядный «Коллекционер» лишил меня твёрдой уверенности в необходимости личного знакомства с «Волхвом». «Башня из чёрного дерева», можно сказать, компромиссный выбор. Автор сам называет эту повесть реалистичной версией «Волхва». До чего же, скажу я вам, сложно после Бальзака спускаться к откровенным посредственностям. Не то, чтобы Фаулз был как-то особенно глуп или плохо писал, нет, просто его отличает от великих желеобразное мышление, общая идейная невнятность. «Башня из чёрного дерева» полна вялых рассуждений об искусстве и незамысловатых демонстраций очевидных сложностей во взаимоотношениях между людьми. Наверное, после «Отца Горио» многие сочинения современных писателей покажутся заурядными, но возвращаться снова к Фаулзу пока точно не буду.
Владимир Сорокин: Метель. Сорокин в душе фантаст. Он ловко рисует миры будущего, монументальность которых лишь угадывается по ненавязчивым деталям, отличающим нашу реальность от изобретательного вымысла. От классиков научной фантастики его дистанцирует мастерство владения языком и понимание сути художественной литературы. Очень тонкая стилизация в «Метели» почти не подвержена приступам внезапного нашпиго червием. Писатель ограничивается лишь лёгкой контекстной матершиной. Соблюдается эталонный баланс, достойный помещения в палату мер и весов. Когда Сорокин не пытается удивить читателя контрастом между языком XIX века и шок-контентом, у него рождаются полные скрытого символизма почти философские вещи в лучших традициях русского романа. Наверное, «Метель» - это самое значительное произведения, вышедшее из-под пера Владимира Георгиевича.
Владимир Сорокин: Сахарный Кремль. На волне успеха «Дня опричника» был написан сборник рассказов, действие которых разворачивается в той же вселенной. Здесь правит бал нескрываемая вторичность, только усугубившаяся в «Теллурии». Сборник поражён болезнью излишества, чем и пестрит добрая половина новелл. Переход от радикального натурализма, характерного для раннего периода творчества постмодерниста, к натурализму монотонно-зевотному расширяет круг читателей, но лишает сцены насилия и совокупления какого-либо смысла. Замечу, что если убрать из книги редкие «какашки», то останется одна лишь претенциозная серость.
Айрис Мёрдок: Чёрный принц. Интеллектуальную прозу Айрис Мёрдок я поглощаю с какой-то постыдной жадностью. Её точёный стиль и манера излагать мысли в чём-то близки моим личным склонностям и предпочтениям. Со временем, однако, меня стал тяготить инфантилизм рассказчика, горе-писателя Брэдли Пирсона: читателю может льстить осязаемость и предсказуемость грядущих сюжетных перипетий на фоне недальновидности главного героя, но нет ли в этой безыскусной имитации образа «маленького человека» вымученности? Дикий самообман Пирсона грубо выставляется напоказ, будто провоцируя нас на раздражительные едкие замечания касаемо неубедительности его истории. Стилизация текста под роман, созданный писателем-неудачником, обрастает в некоторых местах какой-то дерзкой карикатурностью. Забавляет и необузданное женоненавистничество главного героя, иронично оттеняемое фактом пола автора. Мёрдок нельзя отказать в остром уме, которого так не хватает многим литераторам, берущимся рассуждать о тонкостях человеческой натуры. Её талант художника при этом, однако, чуть отступает в сторону, освобождая пространство для нагромождения почти философских размышлений под соусом литературного психологизма.
Были ещё отзывы на Хайнлайна и, например, Дика, но их уже больше четверти века нет с нами. Не будем же их в современную литературу записывать?
Странно, что этого автора тут еще не вспоминали :)