Глава Вторая. Технологический Институт Карнеги (июнь 1945 - июнь 1948)
В то время очень мало кого прельщала карьера математика. Это было нечто сродни концертирующему пианисту.
-------------
Рауль Ботт, американский математик венгерского происхождения
Джон Нэш ехал в Питтсбург с твердым намерением стать инженером-химиком, но его все больше и больше привлекала математика. Позже ему потребовалось не так много времени, чтобы покинуть химическую лабораторию и вплотную заняться узлами Мёбиуса и диофантовыми уравнениями.
Помимо бесконечных плавильных печей, электростанций, загрязненных рек и гор шлака, Питтсбург славился частыми забастовками и наводнениями. Атмосфера города была наполнена настолько плотным слоем едкого дыма, что даже туристы, приезжавшие в город на поезде, с трудом могли отличить раннее утро от поздней ночи. Технологический Институт Карнеги, расположенный на Сквирел Хилл, был составляющей этого кромешного ада. Кирпич цвета слоновой кости, желто-черное остекление. Песчаные дорожки и аллеи института были покрыты сажей, студенты вынуждены были на переменках сдувать золу со своих тетрадок. Даже в полдень в самый разгар лета можно было спокойно, не щурясь, смотреть прямо на солнце.
В то время сильные мира сего игнорировали Технологический Институт Карнеги, предпочитая отправлять своих отпрысков на восток - в Гарвард и Принстон. Ричард Кайерт, присоединившийся к институту после войны, а позже ставший его президентом, вспоминал: "Когда я впервые посетил институт Карнеги, он был весьма отстающим". И в самом деле, машиностроительное отделение института, на котором учились около двух тысяч студентов, по-прежнему больше напоминало ремесленное училище для детей электриков и каменщиков, коим оно и являлось на стыке веков.
Но как и многие другие учебные заведения после войны, институт Карнеги стремительно прогрессировал. Бывший в то время президентом Роберт Доэрти использовал исследования, проводимые в военное время, для превращения машиностроительного факультета в настоящий университет. В ход были пущены контракты на производство и поставку военного снаряжения, что позволило привлечь великолепных молодых специалистов в области математики, физики и экономики. "В то время очень стремительно развивались теоретические науки", - вспоминал Роберт Доэрти, сам будучи математиком. Он делал все для того, чтобы вывести институт на новый уровень.
Корпорации-гиганты вроде Ветиснгхауза, чьи штаб-квартиры находились в Питтсбурге, выделяли солидные гранты талантливым студентам из родного института. Среди тех, кто поступил в институт в 1945 году и получил стипендию, был знаменитый в будущем художник Энди Уорхолл, а также целая группа молодых талантливых студентов, впоследствии, как и Нэш, променявших инженерное дело на науку и математику.
Нэш приехал в Питтсбург в июне 1945 года на поезде. Бензин в то время выдавали по карточкам, что делало путешествия на дальние расстояния на автомобиле делом крайне невыгодным. Институт Карнеги по-прежнему работал в режиме военного времени - занятия шли круглый год, при этом почти вся деятельность университетского городка была приостановлена, а большинство студенческих клубов по-прежнему были закрыты. В течение следующего года в институт пришло много ветеранов войны, и средний возраст учащихся значительно увеличился. Но в июне - за два месяца до полного окончания войны - институт был заполнен молодыми и зелеными перво- и второкурсниками, при этом студенты-стипендиаты жили отдельно - в Уэлч Холле, и преподавали им первоклассные преподаватели и профессора. Например, курс физики Джону Нэшу преподавал Эммануил Эстерман - видный ученый, проделавший большую часть экспериментальной работы, за которую немецкий политический эмигрант Отто Стерн в 1943 году получил Нобелевскую премию по физике.
Увлечение Нэша инженерным искусством не выдержало и одного семестра, споткнувшись на первом же сборочном чертеже. "Мне не нравилось распределение студентов на группы", - посетовал он позже. Но и химия - новая специализация Нэша - не увлекла его надолго. Какое-то время он работал помощником одного их преподавателей в лаборатории, но сломал какой-то прибор и получил выговор. Все лето он провел за скучной работой в лаборатории Вестингхауза, изготавливая и полируя медные шары. Последней каплей его терпения стала двойка по физической химии, полученная за попытку доказать профессору верность своих математических доводов. "Нэш отказывался решать задачи теми методами, которые ждал от него профессор", - вспоминал позже Дэвид Лайд. Сам Джон Нэш сказал по поводу своего опыта химической специализации следующее: "Там никому не важно было, как ты умеешь думать, всем было важно, чтобы ты умел правильно держать пипетку и проводить титриметрический анализ".
Будучи еще студентом химического факультета, Нэш не мог не заметить группу блестящих студентов и преподавателей, появившихся в институте Карнеги. В то время Доэрти проводил программу по развитию теоретических наук в институте, что в свою очередь привлекло Джона Синга - сына ирландского драматурга Джона Миллингтона Синга, возглавившего факультет математики. Несмотря на свой довольно странный внешний вид - на одном глазу у Джона была черная повязка, а из носа торчал специальный фильтр - это был крайне обаятельный человек, которого прекрасно принимали молодые стипендиаты - Ричард Даффин, Рауль Ботт и Александр Уэйнштейн - европейский политический эмигрант, которого сам Альберт Эйнштейн однажды пригласил в качестве помощника. Когда однажды Альберт Такер, специалист по топологии из Принстона, известный своими революционными методами в области исследования технологических операций, посетил с лекцией институт Карнеги, он был настолько впечатлен уровнем математического таланта здешних студентов, что признал, что чувствует себя так, как будто приехал со своим углем в "угольную столицу" Англии Ньюкасл.
С самого начала Нэш приводил профессоров математики в неописуемый восторг. Один из них даже называл его молодым Гауссом. Джон под руководством Синга изучал тензорное исчисление - математический инструмент, при помощи которого Эйнштейн формулировал основы теории относительности. Синг был потрясен незаурядностью мышления Нэша и его жаждой решать сложные задачи. Он и другие профессора стали уговаривать Нэша всерьез заняться математической карьерой. Джона мучали сомнения относительно перспектив такого выбора, но уже к середине второго года обучения он почти все свое учебное время уделял математике. Руководители студенческого отдела Вестингхауза были очень расстроены тем, что Нэш сделал такой выбор, но к тому времени, когда они узнали об этом, было уже поздно что-то менять..
Период обучения в колледже - это время, когда многие студенты, которые до этого чувствовали себя гадкими утятами, расправляют крылья и превращаются в прекрасных лебедей, не только с интеллектуальной точки зрения, но и с социальной. Большинство студентов Уэлч Холла - молодые да ранние - обладали схожими интересами и увлечениями. В колледже они нашли то взаимопонимание, которого им не хватало в школе. Ханс Вайнбергер вспоминал: "В школе всех нас считали ботаниками и занудами, и только в колледже мы получили возможность нормально общаться".
Но Нэш - совсем другой случай. Несмотря на то, что все профессора выделяли его из общей группы студентов, его новые коллеги по колледжу считали его странным и асоциальным. "Он был деревенским парнем, слишком простым даже по нашим меркам, - вспоминал позже Роберт Сигел. - Он даже никогда не был раньше на концерте симфонической музыки!". Вел себя Нэш очень странно - он мог часами играть один и тот же аккорд на фортепиано, забыть про мороженое, тающее у него в кармане, наступить на спящего соседа в попытке выключить свет, или, надув губы, сидеть, обидившись, после проигрыша в бридж.
Однокурсники редко звали Нэша с собой в рестораны или на концерты. Вместо этого он учился играть в бридж у заядлого игрока Пола Цвейфеля, но был крайне невнимателен к мелочам, из-за чего постоянно проигрывал. "Он всегда хотел говорить о теоретических аспектах игры", - вспоминал позже Цвейфель. Какое-то время соседом Нэша по комнате был Ханс Вайнбергер, но они постоянно ссорились. В один из моментов Нэш, не найдя иных аргументов, начал угрожать ему и всячески запугивать. Вскоре его поселили в одноместный номер в конце коридора. "Он был в высшей степени одиноким человеком", - вспоминал позже Роберт Сигел.
Значительно позже, когда Нэш стал известным ученым, коллеги начали относиться к его странностям с большим пониманием. Но тогда, в институте Карнеги, он был всеобщей мишенью для насмешек. Нет, его не били, опасаясь его силы и горячего темперамента, чаще просто издевались и осмеивали. Многие завидовали его феноменальным способностям, что также являлось поводом для издевок и подколок. "Над ним прикалывались только потому, что он был другим", - вспоминал студент физического факультета Джордж Хинман. "Джон был абсолютно асоциален и часто вел себя словно ребенок, - признавал Цвейфель. - Мы делали все для того, чтобы он чувствовал себя изгоем. Мы причиняли боль бедному Джону. Это было очень отвратительно и жестоко. Мы понимали, что у Джона есть какие-то психические расстройства..."
В первое же лето Нэш, Цвейфель и еще один студент отправились исследовать подземные пещеры и туннели Питтсбурга. Вдруг, остановившись в кромешной темноте, Нэш повернулся и сказал: "А прикиньте, если нас тут завалит и мы не сможем выбраться, нам придется стать гомосексуалистами". Цвейфель, которому тогда было всего пятнадцать, просто оторопел от этих слов. Но однажды ночью, во время каникул, приуроченных к Дню благодарения, Нэш забрался в кровать к спящему сокурснику и начал к нему приставать.
Живя в дали от дома в окружении таких же студентов, Нэш начал открывать в себе влечение к юношам. Для него было естественным говорить об этом, но все его разговоры и действия встречали язвительные насмешки и оскорбления. Цвейфель и другие студенты начали обзывать Джона гомиком и Нэш-миком. "Когда Нэш признался в своей ориентации, - вспоминал Сигел, - ему пришлось несладко. Он изрядно натерпелся". Несомненно, Джону его новые прозвища казались оскорбительными, и его злость только увеличивалась.
Сокурсники издевались над ним, как могли. Сначала Ханс Вайнбергер и несколько других студентов взяли тумбочку и, используя ее в качестве тарана, вышибли дверь в комнату Нэша. В другой раз Цвейфель с друзьями, зная, что Нэш абсолютно не переносит табачного дыма, сконструировали хитрую штуковину, которая могла вобрать в себя дым из целой пачки сигарет, окружили комнату Нэша и начали через все щели задымлять его комнату. "Комната мгновенно наполнилась едким дымом, - вспоминал Цвейфель. - Нэш пришел в ярость. Он с криком выбежал из комнаты, схватил Джека [Уочтмана], кинул его на кровать, сорвал с него рубашку и начал колотить по спине. После этого он убежал из комнаты".
Нэш защищался, как мог. Он не был подкован в искусстве язвительных оскорблений, поэтому все это выглядело как-то очень по-детски. "Ты дурак!", - обычно кричал он. Нэш открыто выказывал презрение к студентам, которых он считал ниже соего интеллектуального уровня. "Он всех нас презирал, называя нас неучами", - вспоминал Сигел. По прошествии года, когда гений Нэша начали постепенно признавать, он начал устраивать посиделки в студенческом центре. Подобно волшебнику на арене, орудующему шпагами и саблями, Нэш сидел в кресле и предлагал любому присутствующему дать ему любую задачу. Решал он их мгновенно. Многие студенты использовали эти посиделки для решения своих домашних заданий. Нэш был изгоем, но это не мешало ему быть настоящей звездой.
***
Джон, нахмурившись, смотрел на свежее объявление, вывешенное на стенде возле факультета математики. Он долго стоял, как вкопанный, не веря тому, что не попал в пятерку лучших.
Все его надежды на мгновенную сиюминутную славу были разрушены. Традиционное соревнование среди математиков, носящее имя Уильяма Лоуэлла Патнэма из известной бостонской династии математиков, - это престижное ежегодное мероприятие для студентов со всей страны. В наши дни это соревнование привлекает внимание более двух тысяч соискателей. В марте 1947 года претендентов было всего 120. Но несмотря на относительно малое количество участников, первые места в этом соревновании служили своеобразным трамплином в карьере студентов и позволяли им на какое-то время оказаться в центре внимания математической общественности.
В то время, как, впрочем, и сейчас, конкурсантам предлагалось двенадцать задач и полчаса времени на каждую. Задачи всегда были невероятно сложными. Как тогда, так и сегодня средний балл из 120 возможных очков составлял ноль. Это означает, что как минимум половина участников не могла решить и одной задачи, несмотря на то, что большинство из них были выдвинуты на соревнование своими факультетами. Чтобы выиграть соревнование или оказаться в Топ-5 конкурсант должен был обладать невероятно быстрым и острым умом. Что касается денежных призов, в то время студенты, занявшие с первого по десятое место получали от двадцати до сорока долларов, а первые пять дополнительно получали от двухсот до четырехсот долларов, к тому же, они моментально становились знаменитостями в математическом мире и, по сути, гарантировали себе место в качестве аспирантов в лучших университетах страны. Разные университеты по-разному относились к результатам этого конкурса, но для поступления в Гарвард они имели огромное значение. В тот год руководство Гарварда пообещало полторы тысячи долларов одному из победителей конкурса Патнэма.
Нэш дважды принимал участие в этом соревновании - на первом и втором курсах обучения в Институте Карнеги. Со второй попытки он смог попасть в десятку лучших, но пятерка по-прежнему была для него закрыта. В 1946 году преподаватель математики по фамилии Московиц на своих уроках использовал задачи из конкурса Патнэма прошлых лет. Нэш запросто решал задачи, которые не могли решить остальные студенты и сам Московиц. Джон считал позорным то, что он так и не смог попасть в пятерку лучших, а Джордж Хинман смог.
Другой на месте Нэша не воспринял бы свои результаты как неудачу, особенно учитывая, что сначала он учился на химическом факультете, и только позже перешел в стан математиков. К тому же, все преподаватели хвалили его и прочили ему блестящее будущее. Но для 19-летнего юноши, который жил в постоянном конфликте со всеми своими сверстниками и коллегами, похвалы от Ричарда Даффина и Джона Синга были слишком слабым утешением. Нэш стремился к признанию своего таланта с точки зрения объективной реальности, без эмоциональных и субъективных примесей. "Он всегда хотел знать реальную оценку своих знаний, - вспоминал Гарольд Кун. - Для него было очень важно находиться в клубе лучших". Спустя десятилетия, когда Джон Нэш получил всемирное признание в виде Нобелевской премии, в своей краткой биографии лауреата он написал, что те неудачи в конкурсе Патнэма явились поворотным моментом в его академической карьере. Сегодня Нэш по-прежнему оценивает математиков словами: "Так-так, значит, он трижды выигрывал конкурс Патнэма..."
Осенью 1947 года на одном из занятий Ричард Даффин долго стоял у доски, нахмурив брови. Он был хорошо знаком с гильбертовыми пространствами, но к этой лекции он готовился второпях, и его же собственное доказательство завело его в тупик. Время шло, а преподаватель так и не мог продвинуться дальше.
Пятеро студентов выпускного класса начали нервничать. Ханс Вайнбергер, австриец по рождению, читал "Mathematische Grundlagen der Quantenmechanik" в оригинале и часто мог объяснить нюансы и тонкости из книги Джона фон Неймана, которую Даффин использовал в качестве учебного пособия. Но сейчас и он ничем не мог помочь. После нескольких минут гнетущего молчания все обернулись и посмотрели на нескладного юношу с последней парты, который неустанно ерзал на стуле. "Ну ладно, Джон, - сказал Даффин. - Иди к доске. Посмотрим, сможешь ли ты помочь нам выпутаться из этой ситуации". Нэш тут же подскочил и помчался к доске.
"Он был намного более одарен, чем все остальные студенты, - вспоминал Ботт. - Невероятно сложные задачи для него были чем-то естественным для понимания. Когда преподаватель запутывался в решении, Нэш всегда мог помочь. У него всегда были наготове отличные примеры и контрпримеры".
Незадолго до своей смерти в 1995 году Ричард Даффин сказал: "У меня была возможность говорить с Нэшем. После одного из занятий он завел разговор о теореме Брауэра о неподвижной точке. Он доказывал ее при помощи принципа противоречия. Даже не знаю, слышал ли он когда-нибудь о Брауэре..."
Нэш посещал курсы Даффина только в последний год своего обучения в Карнеги. К девятнадцати годам он приобрел стиль работы зрелого математика. "Он всегда старался упростить любую задачу до чего-то осязаемого, - вспоминал Ричард Даффин, - привести любое выражение к чему-то простому и знакомому. Он всегда тщательно изучал методику перед тем, как ее использовать, пытался решать более мелкие задачи, подставляя в них какие-то значения. Сриниваса Рамануджан в свое время говорил, что его доказательства диктуют ему духи, Пуанкаре заявлял, что вывел свою теорему, выходя из автобуса".
Нэш любил задачи общего характера. Он не был слишком успешен в решении мелких головоломок. "Он был своего рода мечтателем, витающим в облаках, - вспоминал Ботт. - Он мог думать часами. За этим процессом очень интересно было наблюдать. Другие в это время сидели, уткнувшись носом в книгу". Вайнбергер говорил о том, что Нэш знал гораздо больше, чем все его сокурсники. "Джон работал над такими вещами, - продолжал он, - которых мы даже не понимали. У него был невероятный запас знаний. Он знал теорию чисел в совершенстве!" "Его настоящей любовью были диофантовы уравнения, - вспоминал Сигел. - Никто из нас о них ничего не знал, но Нэш постоянно с ними работал".
Из этих студенческих историй понятно, что многие интересы Нэша - теория чисел, диофантовы уравнения, квантовая механика, теория относительности - зародились еще в ранние годы. Доподлинно неизвестно, изучал ли Нэш теорию игр в Институте Карнеги, сам он об этом никогда не говорил. Однако он посещал курс международной торговли - единственный непрофильный предмет по экономике. Именно на этих занятиях Нэш впервые начал задумываться о том, за что через многие десятилетия получил Нобелевскую премию.
К весне 1948 года, когда Джон уже заканчивал последний курс обучения в Институте Карнеги, он получил приглашение продолжить обучение от четырех крупнейших университетов страны - Гарварда, Принстона, Чикаго и Мичигана. Это был сложный, но необходимый для продолжения академической карьеры выбор.
Первым выбором Джона был Гарвард. Он всем говорил, что в Гарварде самый сильный математический факультет. Кроме того, его привлекала история и социальный статус этого бостонского заведения. В отличие от университетов Чикаго, Принстона и Мичигана, в которых были европейские факультеты, Гарвард славился своей национальной направленностью. В общем, Гарвардский университет был для Джона Нэша приоритетом номер один, ему очень хотелось стать его неотъемлемой частью.
Единственной проблемой было то, что Гарвард предложил Нэшу немного меньше денег, чем Принстон. Посчитав, что такая скупость явилась следствием его не слишком хороших результатов на конкурсе Патнэма, Нэш решил, что Гарвард не слишком жаждет видеть его в своих рядах. Это и явилось причиной его отказа. Спустя пятьдесят лет, в своей нобелевском автобиографическом очерке Нэш не забыл упомянуть об этом прохладном к себе отношении со стороны одного из лучших университетов страны: "На последнем курсе Института Карнеги мне поступили предложения продолжить обучение в Гарварде и Принстоне. Последний оказался более щедрым, не придав особого значения тому, что я ни разу не выигрывал конкурс Патнэма".
Принстон стремительно развивался. Начиная с 30-х годов двадцатого века этот университет собрал под своим крылом большинство талантливых студентов и аспирантов. При этом Принстон действовал более выборочно, принимая в свои ряды каждый год не более десяти тщательно отобранных стипендиатов. Для сравнения, Гарвард набирал ежегодно порядка двадцати пяти аспирантов. В Принстоне не смотрели на результаты стипендиатов в конкурсе Патнэма или других соревнованиях, им важно было лишь мнение видных и уважаемых математиков о кандидатах. И если уж Принстонский университет нацеливался на какого-то студента, они делали все возможное для того, чтобы его заполучить.
Даффин и Синг настаивали на том, чтобы Нэш выбрал именно Принстон. По их мнению, этот университет делал упор на изучение чистых наук и был полон специалистов по топологии, алгебре и теории чисел. Даффин считал, что Нэшу, как специалисту по чистой математике, по интересам и темпераменту больше подходит именно Принстон. "Я думал, что Нэш будет заниматься исключительно чистой математикой, - вспоминал Даффин. - В Принстоне работали лучшие специалисты по топологии, поэтому я и советовал ему именно Принстон". Единственное, что Джон знал о Принстонском университете, это то, что там преподавали Альберт Эйнштейн, Джон фон Нейман и еще несколько видных выходцев из Европы. Но в целом многоязычная математическая среда Принстона делала его в глазах Нэша второсортным учебным заведением.
Почувствовав нерешительность Нэша, председатель принстонского факультета математики Соломон Лефшец написал ему лично письмо с приглашением в Принстон и предложил ему хорошую стипендию и членство в обществе С. Кеннеди. Такое повышенное внимание окончательно убедило Джона. Стипендия размером $1,150 с лихвой покрывала расходы на обучение ($450) и проживание ($200), и еще оставалось на безбедную жизнь.
Для Нэша это имело решающее значение. Разницу в деньгах между Принстоном и Гарвардом нельзя было назвать гигантской, но, как и часто в будущем, даже небольшая разница в деньгах имела для Нэша серьезное значение. Было ясно, что повышенную стипендию, которую предложил ему Принстон, Нэш расценивал как лишнюю оценку своего таланта. Личное обращение Лефшеца и лестное указание на его молодой возраст тоже играли свою роль. Заключительным аккордом стала фраза Лефшеца: "Мы предпочитаем приглашать подающих надежды юных студентов, сознание которых открыто для новых идей".
Но в ту весну Джона Нэша беспокоил не только выбор университета для продолжения обучения. Чем ближе был выпуск, тем больше Джон переживал за свое будущее. Вторая мировая война только недавно закончилась, и он опасался, что США будут вовлечены в новый военный конфликт, и что ему придется идти служить в пехоту. Газеты, которые Джон регулярно читал, пестрили все новыми фактами - советские войска блокировали Берлин, американо-британские воздушные силы продолжают переброску войск, разгорается холодная война... Джон и думать не хотел о том, что в его будущее могут вмешаться силы, которые от него не зависят, и все время пытался защитить себя и свои планы от угрозы стороннего вмешательства.
Как же он обрадовался, когда Соломон Лефшец предложил ему поработать летом над научно-исследовательским проектом ВМС США. Проект, базировавшийся в Уайт Оук, штат Мэриленд, возглавлял бывший студент Лефшеца Клиффорд Амброуз Трусдел. В начале апреля Нэш написал Лефшецу следующее: "В случае, если США будут вовлечены в новый военный конфликт, думаю, я смогу принести больше пользы, работая над научно-исследовательским проектом, нежели воюя в пехоте. Полагаю, моя работа над данным проектом этим летом станет первым шагом на пути к этой возможности".
Несмотря на то, что Нэш не показывал признаков душевного страдания, все же волнение в период между окончанием Института Карнеги и поступлением в Принстон, ощущалось.
Уайт Оук находится в пригороде Вашингтона. В 50-е годы это была сырая заболоченная местность, в которой нередко можно было встретить енотов, опоссумов и змей. Группа математиков, занятых в проекте, наполовину состояла из американцев, работавших здесь с середины войны, оставшейся частью были немецкие военнопленные. Нэш снял у полицейского комнату в деловом районе Вашингтона и каждое утро добирался до места работы в компании двух немцев.
Джон с нетерпением ждал этой летней практики. Лефшец пообещал, что работа будет чисто математической. Трусдел - довольно толковый математик - хорошо справлялся с руководящей должностью и вдохновлял математиков на работу. Нэшу был, по сути, дан карт-бланш - никаких обязательств и инструкций. Единственное, что сказал Трусдел, это то, что он надеется, что Нэш до конца лета внесет посильный вклад в проект. Но у Джона ничего не получалось. К концу лета он не продвинулся ни в одной из задач, которые они с Трусделом обсуждали перед началом проекта. По окончании работы он был вынужден извиниться перед Трусделом за потраченное зря время.
Большую часть времени Нэш бесцельно прогуливался по округе, погруженный в свои мысли. Шарлотта Трусдел - жена и помощница Клиффорда - вспоминала, что Нэш выглядел очень юным, "как шестнадцатилетний мальчишка", и почти ни с кем не общался. Однажды Шарлотта спросила его, о чем он думает, на что он, в свою очередь, спросил ее, не кажется ли ей, что было бы прикольно подложить его коллегам-математикам на рабочие кресла змей. "Он этого не сделал, - вспоминала Шарлотта, - но он действительно об этом думал".
Глава Третья. Принстон. Центр вселенной (осень 1948)
"...причудливая и чопорная деревня..." - Альберт Эйнштейн
"...математический центр вселенной..." - Харальд Бор
Джон Нэш прибыл в Принстон, Нью-Джерси, в самом начале сентября 1948 года, аккурат в День труда и период выборов Президента США. Ему было всего двадцать...