Книги, которые вы читали.

iow

Местный

На сайте: 14 лет

А почему тема мёртвая? Недавно начал вести ежемесячные отчёты о всех прочитанных книгах (такие оставляю в ЖЖ о кино, концертах и театре).

2014, декабрь:

Цитата
Решил возродить раздел, посвящённый литературе. И повод ведь хороший – в декабре прочёл пять книг. В следующем месяце тоже планирую много читать.

Джон Стейнбек: О мышах и людях. Может, Фолкнер прав и настоящее искусство провинциально? Сложно найти сюжеты более далёкие от моей реальности, чем те, которых касается Стейнбек, но герои его историй неизбежно вызывают у меня чувство сопереживания. Мне очень нравится этот простой и мудрый писатель. Эту образцовую небольшую повесть можно прочесть вечером перед сном – могу смело рекомендовать даже тем, кто практически не читает книг.

Филип Рот: Возмущение. Когда-то этому писателю я дал прозвище Филип-в-Рот. Надо сказать, что и в этом романе он старательно его оправдывает. Рассуждения о минетах и сперме в носке на этот раз, возможно, не стали основным блюдом, но играют здесь роль обязательных атрибутов. Ума не приложу, почему его критики носят на руках? Конечно, временами Рот выдаёт неплохие чисто еврейские шуточки, а некоторые его рассуждения не лишены остроумия, но он такой мелкий, такой...незначительный что ли? Я бы его сравнил с каким-нибудь мэйнстримным молодёжным писателем типа Паланика. Основная тема книги подаётся без намёка на изобретательность, прямым текстом: малейшая оплошность может привести к печальным последствиям. Ну, да, некая череда событий, цепляющихся одно за другое, действительно могут свести нас в могилу, особенно если мы отказываемся проявлять разумную сдержанность, но в рамках «Возмущения» эта идея кажется какой-то насаждённой, пришитой к тексту. На деле перед нами обычный подростковый роман, Сэлинджер в кривом зеркале. Можно даже сказать, что Рот написал роман о взрослении, но с жидовским колоритом. И это, в принципе, не так уж и плохо, пусть у Филипка будет своя ниша, но что именно делает автора столь значимым в рамках истории литературы - я решительно не понимаю.

Иэн Макьюэн: Амстердам. Целых ворох идей, облачённых в очень ясный, лёгкий и не лишённый изящества текст. Не случайно роман получил не только Букера, но и российский аналог, впервые вручавшийся за перевод. Мне кажется, что «Амстердам» наделён даже некоторой долей самоиронии: последний авторский финт ушами столь же скучен и неудобоварим, как и финальная часть «Симфонии тысячелетия» одного из двух главных героев книги. В любом случае, опыт важный, и свою следующую ступеньку в прожекте изучения современной литературы я уже нащупал: в январе настанет черёд «Искупления».

Дж. М. Кутзее: Жизнь и время Михаэла К. Первый букер Кутзее был присуждён именно за эту книгу. Немного заезженная тема маленького человека неминуемо вызывает ассоциации с Кафкой и ранним Достоевским, но роман Кутзее лишён уникальной атмосферы и психологической глубины произведений классиков. Написано (или переведено?) плохо, на роль серьёзного мыслителя писатель тоже не тянет, но и пустышкой «Жизнь и время...» назвать нельзя. Определённо, некоторая общественная значимость у книги имеется. Я люблю социальную литературу, но считаю, что при этом она должна быть яркой, хлёсткой, убедительной и образной. Пожалуй, Кутзее заслуживает того, чтобы прочесть у него ещё что-нибудь. Надо бы всё-таки с южноафриканцем разобраться.

Майкл Каннингем: Часы. Богомерзкий стиль, будто бы сошедший со страниц убогих глянцевых журналов, отталкивает с первых же минут чтения. Дурацкий привкус женского романа быстро приводит нас к удивительному открытию: нет, это даже не безделушка для домохозяек, а гейский эпос! Забавно, но, как и в «Амстердаме», мне удалось здесь разглядеть некоторую авторскую самоиронию: один из героев книги, получивший литературную премию, сетует на то, что дали её не писателю-новатору, а гомику, умирающему от СПИДа. «Остроумие и интеллектуальная глубина, все эти разнообразные проявления гениальности рано или поздно утомляют». Если вам удастся продраться через литературный Содом Каннингема (подавляющее большинство героев его опуса гомосеки и лесбиянки!), то вы можете получить удовольствие от нетривиальной структуры книги, ведь, несмотря на всё сказанное выше, «Часы» - это всё ещё литература.

2015, январь:

Цитата
Ещё один неплохой «книжный месяц». Больше 60 часов ушло на чтение, вернее, на прослушивание, так как я снова вернулся к аудиокнигам. Очень удобно их погружаться в авторские миры по дороге в театр, в антрактах и, конечно, перед сном, когда глаза устали от компьютера и планшета. Январь целиком посвящён литературе XX и XXI веков.

Айрис Мёрдок: Море, море. Вот оно – ощущение, что наконец-то столкнулся с большим романом! Интеллектуальная проза после будничной литературной суеты. Медленное погружение в мемуары театрального режиссёра, ушедшего на пенсию, вызывает почти неуловимые ассоциации с темой памяти в фильмах Алена Рене. Удивительно наблюдать за тем, как эта история постепенно разворачивается до почти бергмановского мира отношений между мужчиной и женщинами. Женщинами, надо сказать, непростыми, ведь актрисы – это особая порода. Тем интереснее следить за сюжетом, когда на сцену выходит новый персонаж из совсем другой реальности – простая Хартли, мыслящая совсем другими категориями, не поддающимися рационализации. Уникальность же книге Айрис Мёрдок придаёт не столько психологическая достоверность сколько удивительные и пугающие мистические вкрапления, вырывающие на несколько страниц нас из прагматичного мира стареющего скептика. Совершенно не чувствуешь, что роман написан женщиной. Удивительно цельный текст и, простите мой шовинизм, нехарактерная для слабого пола острота мысли. Чуть позже я выяснил, что писательница преподавала философию в Оксфорде. Это многое объясняет. Другие лауреаты Букера, с которыми я имел дело в последние два месяца, даже издалека не походили на умных авторов. Это первая, но не последняя книга Мёрдок, которую я решил прочитать. По-моему, она этого заслуживает больше, чем великое множество других литераторов второй половины ХХ века, с чьим творчеством я планирую ознакомиться.

Иэн Макьюэн: Искупление. Безусловно, британец не лишён писательского мастерства. Структура его романа достойна восхищения. Переход от одного действующего лица к другому погружает нас в индивидуальный образ мышления героев, которые воспринимают происходящее с ними через призму своего уникального опыта и особенностей характера. Любопытно наблюдать за тем, как одна и та же сцена выглядит со стороны разных её участников. Опять-таки, очень показателен пример того, как на наше восприятие одного факта влияют предшествующие ему события. Думаю, Макьюэну удалось передать трагизм нагромождения случайностей лучше, чем Филипу Роту в его «Возмущении», которое я читал в декабре. Другое дело, что после Айрис Мёрдок «Искупление» кажется в психологическом отношении безобразно поверхностным и наивным. Можно ли ставить в вину автору, что он не Достоевский? Почему бы и нет! Пожалуй, это mission complete – не вижу причин, чтобы искать в творчестве этого (в целом, неплохого) писателя мнимые жемчужины.

Кадзуо Исигуро: Остаток дня. Невозможно английский роман, написанный японцем. Повествование вращается вокруг вопроса «что такое великий дворецкий?» Безобразно чопорный рассказчик хвалится тем, что груз непредвиденных обстоятельств во время одного из приёмов позволил ему продемонстрировать истинное достоинство. А достоинство - это и есть отличительная черта «джентльмена для джентльменов». Если некий мифический дворецкий прославился тем, что с невозмутимым видом сообщил хозяину на ухо о присутствии тигра в гостиной, а затем тремя выстрелами «устранил проблему», то главный герой рассказывает о своей личной гордости, подразумевая под «грузом непредвиденных обстоятельств» смерть своего отца. Раболепие хуже тирании. Бесконечные рассказы о том, как чистка столового серебра «внесла, возможно, свой вклад в исторический процесс» немного раздражают. Как это было у Хаксли: «Как хорошо, что я бета». Книга посвящена именно этому, хотя автор с таким ярлыком вряд ли бы согласился.

Торнтон Уайлдер: Мост короля Людовика Святого. Вернёмся к романам, которые можно одолеть за пару-тройку часов перед сном. Кажется, раньше я никогда не читал Уайлдера. Оказалось, что это весьма и весьма приличный писатель. По-моему, тут удачно соединяется воедино и благородная тематика, и психологизм, и небезынтересные сюжеты. Достойный образец классического стиля. Сама идея хороша: рухнул мост, а вместе с ним пятеро, что подвигло одного особо благочестивого монаха на изучение истории жизни погибших. Есть ли в этом божий промысел? И почему бог выбрал именно этих людей?

Жозе Сарамаго: Слепота. Португальский нобелевский лауреат обладает удивительным качеством: он пишет почти жанровую книгу настолько занудным и мёртвым языком, что это даже придаёт ей некоторый вес. «Слепота» кажется без пяти минут философской вещью, хотя на деле - не самая острая социальная фантастика. Автору надо отдать должное, он умеет выбирать интересные сюжеты. Его лучшие творения обладают блестящими синопсисами. Этот не исключение. Роман начинается с внезапной потери зрения одним человеком, объяснить которое специалисты не в силе. Вскоре выясняется, что слепота заразна. И так постепенно, один за другим, слепнут все, кроме одной женщины, которой предстоит своими глазами увидеть, до чего же докатиться человечество, и в каких животных превратятся люди. Главная мысль сводится к одной фразе: «Я думаю, мы не ослепли, а были и остаемся слепыми. Слепыми, которые видят. Слепые, которые, видя, не видят». Стиль у писателя по-настоящему чудовищный! А ещё он смакует каждую «находку». На первых страницах можно встретить десятки раз фразы в духе «ну, посмотрим» или «вот увидите». Раздражают фекально-трахательные подробности. Даже когда Сарамаго пытается не вдаваться в детали, то у него получается что-то типа такого: «Держась за живот, косоглазый мальчик с помощью жены доктора в муках, на пределе терпения, коему тут и пришел конец, спустился по лестнице, и о большем не просите, скажите спасибо, что чудом каким-то продержался так долго, но на последних ступеньках сфинктер отказался сдерживать внутреннее давление, ну и последствия сами можете вообразить». Думал ещё попробовать скандальное «Евангелие от Иисуса», но теперь сомневаюсь. Скачал книгу, открыл файл, зажал ctrl+f, поискал «пенис», «сфинктер» - совпадений нет, но с «блевотиной» это не сработало: «А тебя-то терзали, пожирали? Не только терзали, не только пожирали, но и извергали, как блевотину. Иисус поднялся и вышел». Всё правильно сделал.

Эрнест Хемингуэй: Старик и море. Снова возвращаюсь к Хемингуэю. Здесь язык ещё проще, чем в «Прощай, оружие!», совсем нет острот и много повторов. Стоицизм главного героя мне уже кажется даже немного сентиментальным, хотя я до сих пор считаю «Старик и море» достойной повестью для юношества, формирующей мужское мышление.

2015, февраль:

Цитата
Джонатан Франзен: Поправки. Главный роман XXI века (по общему мнению литературных критиков) выделяется, прежде всего, своими объёмами и грандиозным замыслом: на девяти сотнях страницах Франзен воссоздаёт картину эпохи через жизнь типичной американской семьи среднего класса. Он претендует на универсальность в своих попытках создать психологически выверенные, но распространённые типажи. От толстых романов XIX века писателя отличает обновлённые представления о пределах натурализма в литературе. Тут вы встретите и говорящую какашку-галлюцинацию: «Все перемажу, везде оставлю след. Ух, и вонища будет!» И лысеющего преподавателя, совокупляющегося с кожаным креслом: «…прохладный плюш, соприкасавшийся с его пахом, чуточку напоминал кожу Мелиссы…» Будет затронута и лесбийская тема. Франзен очень редко опускается до откровенной пошлятины, в отличие от какого-нибудь Рота, но физиологические процессы ему интересны не меньше, чем современному прыщавому подростку. Это компенсируется приличным стилем и мастерством большого романиста – не могу предъявить совершенно никаких претензий: американец обладает завидным чувством ритма, манипулирует интересом читателя к историям персонажей, ловко описывает изнанку жизни, не забывая о необходимости создания непреходящего эффекта глубины. При этом, однако, я не испытываю огромного желания выделить ещё 25 часов на другой его роман. Не хочется вталкивать в себя такую литературу насильно. Ловил себя несколько раз на мысли, что преодолеваю «Поправки», а не наслаждаюсь ими, ожидая завершения книги.

Энди Уир: Марсианин. Дебютный роман Уира посвящён способам выживания одинокого астронавта на Марсе. Марка Уотни посчитали погибшим, команда улетела обратно на Землю, и теперь он должен проявить чудеса смекалки, ремонтируя технику и занимаясь попутно садоводством, чтобы протянуть как можно дольше, в идеале до прибытия следующей миссии на красную планету. Скверно написанная книга может, однако, похвастаться научной достоверностью и массой задачек, пригодных для увеличения интереса к науке среди подростков. Жена прочла с удовольствием, после чего я ей посоветовал «Непобедимого» Лема. Толком даже не знаю, действительно «Марсианин» плох или просто я давно не брал в руки заведомо простенькие жанровые книги. На ноябрь запланирована экранизация Ридли Скотта с Мэттом Деймоном и Джессикой Честейн.

Роберт Хайнлайн: Пасынки вселенной. Попробовал спустя долгие годы вернуться к Хайнлайну. Нужно чем-то компенсировать пинчоновский хаос. Мне почти понравился дебют фантаста. Впечатления от бойкого и остроумного начала немного сглаживаются, приближаясь к банальному завершению приключений людей будущего. В целом же, «Пасынки вселенной» - гораздо более интересная и талантливая вещь по сравнению с «Марсианином». Прекрасная демонстрация того, как люди становятся заложниками шаблонного мышления. Пожалуй, посоветую её своему тринадцатилетнему племяннику.

Иоганн Вольфганг Гёте: Страдания юного Вертера. Раньше мне думалось, что именно с этой книги началась современная литература. Сейчас «мой милый друг» Гёте кажется мне немного смешным. Немец помещает читателя в экзальтированный ад. В наше время трудно воспринимать беднягу Вертера всерьёз. Ну, а общественный вред пропаганды неувядающей слезливости трудно переоценить.

Томас Пинчон: Радуга тяготения. Не могу вспомнить книгу, которую я читал бы так долго. Новаторский роман загадочного затворника оказал определённое влияние на мои эстетические убеждения. Моё восприятие искусства не будет таким как прежде. Пинчона невозможно проглотить махом. Вполне разумно будет смаковать «Радугу…», отдавая ей по 15 минут в день. А, может, не смаковать, а продираться через бесчисленные бессвязные наркоманские бредни? У меня до сих пор нет чёткого ответа. Я точно не проникся большой любовью к этому писателю. Однако, я удивлён нетривиальным мышлением постмодерниста. На семи с половиной сотнях страниц появляются всплески сюжета, способные удержать внимание на протяжении часа чтения. Или даже двух. Потом всё неизбежно проваливается в туман: вроде, видишь совершенно ясные словосочетания, да и предложения не лишены смысла, хотя иногда сильно растянуты, между ними даже прослеживает очевидная связь, но понять целую страницу целиком порой решительно невозможно! Кто все эти люди? Как они друг с другом связаны? Что здесь вообще происходит? Несколько сотен персонажей переплетены в настолько монструозный узел, что я склоняюсь к идее принципиальной непознаваемости этого текста. Тут стоит поднять очень важный вопрос: а должна ли книга быть понятной и поддаваться однозначной дешифровке? Мой опыт знакомства с Пинчоном ставит под сомнение необходимость твёрдой уверенности в значении сюжетных поворотов. При этом писатель не уходит в чистый абсурдизм и игру слов, здесь есть центральная линия Ракеты, вокруг которой сосредоточена мотивация поступков героев, но она окутана плотной завесой из бэд трипов.