Альтависта

- Победа в "60 секунд" (ЧГК)

На сайте под общей таблицей есть ссылка на подробные результаты (она периодически меняется).
Открываем вкладку на любую игру (например, 17 июня). Нужно, чтобы в столбце "баллы" напротив нашей команды стояло самое большое число. Если у нескольких команд одинаковое количество баллов (здесь у нас и у "Это же броневик Тарантино" по 18.5), смотрится дополнительный показатель - результат в "Матрице". В данном случае мы проигрываем (17 против 20), поэтому победой такой исход не считается. Нужна либо чистая победа, либо дележка и лучшая матрица.

- Победа в "Матрице"

В той же таблице заходим на вкладку "Матрица" и смотрим результаты за конкретный день. Нужно максимальное количество баллов из всех команд (не очков, а баллов, так как есть команды, играющие вне зачета). Схема аналогичная: если дележка, то дополнительный показатель - результат в "60 секунд".

При фантастическом раскладе равенства и в "60 секундах" и в "Матрице" (привет, Англия! привет, Бельгия!) победа в конкретной игре НЕ засчитывается.

По мере прочтения буду отмечать кусочки и выкладывать в дневник. Ничего особенного, странные мелочи в моем вкусе. Просто эмоция, взгляд, жест, сон, фраза, после которых вдруг захотелось оставить их здесь.

Стартовая цена тренировки - 5 долларов. Шаг - 5 долларов (настоятельно не рекомендую выходить за пределы 30, как говорил Курт).
До 15 июля включительно можно оставлять заявки. Дальше в течение трех дней я провожу тренировку - и человек отмечается в дневнике. Если он по каким-то причинам не хочет или не успевает, право переходит к предыдущему оратору. И еще один раз.
Если никто не сделает шаг / не вспомнит / не заплатит до 24 июля - тогда я запишу видео со своими досужими глюками на 15 лимите на минут 45. Это и будет достижением цели.
Полученная сумма добавляется к результату лесенки и идет на благотворительность (мерзкое слово из олова!)

Как минимум 20 видеозаписей, выложенных здесь.
В каждой сообщаю подтвержденную дату (тема в топе ГТ / Яндекса и тд).
Как минимум 20 минут непрерывной ходьбы в каждой записи.
К августу все удалю - так долго смеяться нельзя.

Как минимум 16 видеозаписей, выложенных здесь.
В каждой сообщаю подтвержденную дату (тема в топе ГТ / Яндекса и тд).
Продолжительность зависит от конкретной тренировки в программе #sekta в этот день.
Я постараюсь выкладывать параллельно ссылку на саму тренировку, если ее удастся извлечь из кода (раньше получалось). Потом удалю.
Важно: у меня нет никаких обязательств по точному выполнению тренировки от и до.
Я могу брать паузы адекватной длины, я могу пропускать отдельные упражнения или заменять их другими, я могу делать упражнение в любом комфортном мне темпе, я могу выполнить взамен тренировку из предыдущих дней и так далее.
Главное - дойти до конца.

Выложенные в дневнике 32+ строчки связного текста, обладающего смысловой и стилистической целостностью, имеющего ритмические и филологические признаки рэпа.

Схема однотипна:

Все, сыгранное вне правил этой таблицы, не учитывается и не штрафуется.
В момент регистрации в турнир профит уменьшается на сумму байина.
О всех мисскликах сообщаю в дневнике.
Весь профит от этой лесенки, за вычетом предыдущих убытков, пойдет в условно хорошие дела (в теории, профита может и не быть). Куда именно, посмотрим.
Все потенциальные бонусы от GT тоже не мне.

Только отрицательные фрироллы, только как в жизни!

Кэп по донату - 2К.
После завершения выложу все ХХ за июль, плюс аудит самым фомизирующим.

В случае изменения лимитов на PS я имею право изменить схему.

Участие с ссылками и/или фото/видео. Группа турнира в ФБ.

Фото/видео результатов.

Тут уж извините. Просто фото/видео со мной на доске.

1. В последние 5 лет этот клуб НХЛ, основанный в 1972 году, в лучшем случае сходит в первом раунде плей-офф. Напишите первые 5 букв в названии этого клуба.
2. В одной из фанатских модификаций компьютерный игры "Doom" отражены основные элементы сюжета. Напишите название этой модификации.
3. На эмблеме этого клуба НХЛ, основанного в 1967 году, изображена нота. Напишите последнее слово в названии этого клуба.

как состарится, падает камнем вниз, чисто бомбардировщик пикирующий, у которого моральный мотор отказал
/
потому что, как и я, убеждена, что нечаянная встреча – самое чаянное в жизни и что заранее договариваются о встречах лишь те, кто может писать друг другу письма только на линованной бумаге, а зубную пасту из тюбика выжимает аккуратно, с самого дна
/
Мы бродили по улицам и не искали друг друга, твердо зная: мы бродим, чтобы встретиться
/
то, что мы называли любить друг друга, для меня было стоять перед тобою, Мага, с желтым цветком в руке, а ты держала две зеленые свечи, и ветер сек наши лица медленным дождем отречений и разлук и засыпал шквалом использованных билетиков на метро
/
пока ты не устала оттого, что никак не могла устать
/
Тогда-то мы и зачастили в киноклуб на немые фильмы, потому что я – человек образованный, не так ли, но ты, бедняжка, ровным счетом ничего не понимала в этих пожелтевших судорожных страстях, приключившихся еще до твоего рождения, в этих дряхлых пленках, на которых мечутся мертвецы
/
Мы оставляли велосипеды на улице и брели по пустырю, то и дело останавливаясь поглядеть на небо, потому что это одно из немногих мест в Париже, где небо куда ценнее земли
/
Убежденный в том, что память хранит все, а не одних только Альбертин или великие годовщины сердца и почек
/
Уже тогда я понял: искать – написано мне на звездах, искать – эмблема тех, кто по ночам без цели выходит из дому, и оправдание для всех истребителей компасов
/
будет ходить всю ночь и с остекленевшим взглядом рыться в помойках, потому что убеждена: случится нечто ужасное, если она не найдет красной тряпицы, этого знака искупления, прощения или отсрочки
/
С детских лет у меня потребность: если что-нибудь упало, я должен обязательно поднять, что бы ни упало, а если не подниму, то непременно случится беда, не обязательно со мной, но с кем-то, кого я люблю и чье имя начинается с той же буквы, что и название упавшего предмета
/
Мы не были влюблены друг в друга, мы просто предавались любви с отстраненной и критической изощренностью и вслед за тем впадали в страшное молчание, и пена от пива отвердевала в стаканах паклей и становилась теплой, пока мы смотрели друг на друга и ощущали: это и есть время
/
И я принял бесшабашность Маги как естественное условие каждого отдельного момента существования
/
но я, попадая в плен ночей, блевавших музыкой и табаком
/
И потому я чувствовал себя антагонистически близким Маге, наша любовь была диалектической любовью, какая связывает магнит и железные опилки, нападение и защиту, мяч и стенку
/
Наверное, надо пасть на самое дно глупости, чтобы уметь бездумно и безошибочно нащупать щеколду в уборной или на калитке Гефсиманского сада
/
Иногда я начинаю уверять себя, что глупость называется треугольником, а восемь, помноженное на восемь, даст в произведении безумие или собаку
/
Обнимая Магу, эту принявшую человеческий облик туманность
/
Но за каждым действием стоял протест, ибо всякое действие означает выйти из, чтобы прийти в
/
Думать, будто действие способно наполнить до краев или будто сумма действий может составить жизнь, достойную таковой называться, – не что иное, как мечта моралиста
/
Ничего страшного, просто он давным-давно отверг обман коллективных поступков, равно как и злобное одиночество, от которых бросаются изучать радиоактивные изотопы или эпоху президентства Бартоломе Митре. Если с юных лет он что-то и выбрал, то это – не защищаться посредством стремительного и жадного поглощения некой «культуры», трюк, свойственный главным образом аргентинским средним классам и имеющий целью выкрасть собственное тело у национальной и любой другой действительности и считать, что ты спасся от пустоты, в которой оно обитает
/
В Париже во всем он видел Буэнос-Айрес, и наоборот
/
твердом намерении лучше не познать истины, чем обмануться
/
В пятнадцать лет он понял, что «я знаю только одно, что ничего не знаю»; и совершенно неизбежным представлялся ему воспоследовавший за этим откровением яд цикуты, нельзя же, в самом деле, бросать людям такой вызов безнаказанно, я вам говорю
/
Не подозрительно ли, что ясность сознания ведет к бездействию, не таит ли она в себе особой дьявольской слепоты
/
Я для тебя – картина, Рокамадур – картина. Этьен – картина, и эта комната – тоже картина. Тебе-то кажется, что ты в комнате, а ты не тут. Ты смотришь на эту комнату, а самого тебя тут нет.
/
Что значит снобка, по-твоему? – спросил Оливейра, заинтересовываясь. – Ну как сказать, – отозвалась Мага, наклоняя голову с таким видом, будто предчувствовала, что ляпнет глупость, – я ехала в третьем классе, а если бы ехала во втором, уверена, Лусиана пришла бы меня проводить
/
Оливейра слушал без желания, немного сожалея, что ему неинтересно
/
он вспоминал некоторых своих блистательных буэнос-айресских подруг, которые совершенно неспособны были выбраться за пределы Ла-Платы, несмотря на все их метафизические потуги планетарного размаха
/
Она зажмуривается и попадает в самое яблочко, – думает Оливейра. – Точь-в-точь как в стрельбе из лука по системе дзэн. Она попадает в мишень именно потому, что не знает никакой системы
/
для таких, как она, загадка начиналась как раз с объяснения
/
Не запоминай глупостей, – советовал он ей. – Зачем надевать очки, если ты в них не нуждаешься.
/
Больше всего он боялся самой тонкой формы благодарности, которая оборачивается собачьей преданностью; ему не хотелось, чтобы свобода, единственный наряд, который был Маге к лицу, растворилась в бабьей податливости.
/
единственная возможность сблизиться состояла в том, что Орасио убьет ее в момент любви, потому что в любви ей удавалось слиться с ним, и тогда в небесах, в небесах гостиничных номеров
/
о библиотеках, кишащих претенциозными девицами-недоучками, изменившими любви и солнцу
/
Мои руки ищут твои волосы, погружаются в их глубины и ласкают их, и мы целуемся так, словно рты наши полны цветов, источающих неясный, глухой аромат, или живых, трепещущих рыб
/
овладеть – значит объяснить
/
Объяснять, объяснять, – ворчал Этьен. – Да вы если не назовете вещь по имени, то и не увидите ее. Это называется собака, это называется дом, как говорил тот, из Дуино. Надо показывать, Перико, а не объяснять. Я рисую, следовательно, я существую
/
Сначала ей всегда надо потереться об меня, кожей решиться заговорить
/
А, черт с ней, она шведка.
/
там-то, наверное, и похоронен Бикс, подумал Оливейра, да и Эдди Ланг, в каких-нибудь нескольких милях друг от друга покоятся оба, ставшие теперь прахом, ничем, а было время, в Париже однажды ночью они схлестнулись – гитара против корнета, джин против беды – и это был джаз.
/
Этот свет совсем как вы – сверкает, трепещет, все время в движении
/
Если бы я погладил ее вот так по головке и она рассказала бы мне свою аргентинскую сагу, мы бы сразу же оба размякли, да еще под хмельком, так что одна дорога – домой, а там уложить ее в постель ласково и осторожно, тихонько раздеть, не торопясь расстегивая каждую пуговицу и бережно открывая каждую „молнию“, а она – не хочет, хочет, не хочет, раскаивается, закрывает лицо руками, плачет, вдруг обнимает и, словно собираясь предложить что-то крайне возвышенное, помогает спустить с себя трусики и сбрасывает на пол туфли так, что это выглядит возражением, а на самом деле разжигает к последнему, решительному порыву, – о, это нечестно
/
только иллюзии способны подвигнуть верующих, только иллюзии, а не истина
/
Да, великая эпоха Армстронга, – сказал Рональд, разглядывая стопку пластинок, отобранных Бэпс. – Если хотите, это похоже на период гигантизма у Пикассо. А теперь оба они – старые свиньи. Остается надеяться, что врачи когда-нибудь научатся омолаживать… Но пока еще лет двадцать они будут проедать нам плешь, вот увидите. – Нам – не будут, – сказал Этьен. – Мы ухватили у них самое-самое, а потом послали их к черту, и меня, наверное, кто-нибудь пошлет туда же, когда придет время
/
– Начни с себя, – сказал Перико, оторвавшись от словаря. – Приехал сюда по примеру соотечественников, у которых принято отправляться в Париж, как говорится, за воспитанием чувств. В Испании этому учатся в обычных борделях или на корриде, черт возьми.
/
О, почти всегда так: закрыть глаза и вернуться назад, в ватный мир какой-нибудь другой ночи, тщательно выбрав ее из раскрытой колоды,
/
Что ты на меня так смотришь, Орасио? Я рассказываю, как меня в нашем доме-муравейнике изнасиловали, Грегоровиусу хотелось знать, как мне жилось в Уругвае. – Рассказывай со всеми подробностями, – сказал Оливейра. – Не обязательно, достаточно общей идеи, – сказал Грегоровиус. – Общих идей не бывает, – сказал Оливейра.
/
О чем думал Христос, лежа в постели перед сном, а?
/
Время от времени случалось так, что слова давно умерших совпадали с тем, о чем думали живые (если только последние были живы, а те действительно умерли
/
Орасио – все равно что мякоть гуайавы, – сказала Мага. – Что значит – мякоть гуайавы? – Орасио – все равно что глоток воды в бурю. – А, – сказал Грегоровиус
/
Здесь ему все причиняет страдание, все, даже аспирин. Правда, вчера вечером я дала ему аспирин, у него зуб болел. Он взял таблетку и смотрит на нее, никак не может заставить себя проглотить. И такие чудные вещи говорил, мол, противно пользоваться вещами, которых, по сути дела, не знаешь, вещами, которые кто-то другой придумал для того, чтобы унять нечто, чего он тоже не знает
/
Я рисую лучше, когда у меня ноги сухие
/
музыка века, та, что сближала людей больше и лучше, чем эсперанто, ЮНЕСКО или авиалинии
/
и еще что человек – всегда больше, чем просто человек, и меньше, чем человек
/
ибо такая легкость в отношениях скорее всего прикрывает бесполезность любых попыток по-настоящему стать близкими
/
тогда почему не допустить мысли, что можно обрести потерянный рай: не может такого быть, что мы находимся здесь, а существовать не существуем
/
в исполнении самого Оскара Питерсона, пианиста, у которого есть что-то тигриное и плюшевое одновременно, в общем, человек за роялем и дождь за окном – одним словом, литература
/
Кончится трава, и мне – конец, – подумал Оливейра. – Единственный настоящий диалог, на который я способен, – диалог с этим зеленым кувшинчиком
/
Однако эта целостность, сумма поступков, которые определяют жизнь, похоже, никак не хотела обнаруживаться до тех пор, пока сама жизнь не кончится, как кончился этот спитой мате
/
вербальным коррелятом
/
Не пользуясь словом, прийти к слову (как это далеко и как невероятно),
/
которая бы явила суть таких, казалось бы, незамысловатых вещей, как пить мате и глядеть на голую попку Рокамадура и снующие пальцы Маги, сжимающие ватный тампончик, под вопли Рокамадура, которому не нравится, когда ему что-то суют в попку
/
А тебе и вправду этот тип может понравиться? – Нет. Просто за все в жизни надо платить. От тебя мне не надо ни гроша, а с Осипом я не могу так – у него брать, а ему оставлять несбыточные мечты
/
– Нет, как-то раз я плакал. – От злости, не иначе. Ты не умеешь плакать, Орасио, это одна из вещей, которых ты не умеешь
/
Это, наверное, ребенок так на тебя влияет. Вот уже несколько дней, как ты превратилась в то, что называется матерью
/
человек должен рассказывать другому человеку, как он жил, если он любит этого человека
/
слезы портят вкус мате, это знает каждый
/
Обрати внимание: уйти сейчас – почти геройский поступок, ибо я оставляю тебя одну, без денег и с больным ребенком на руках
/
Признаюсь: ни одна из моих подруг покуда еще не кончала самоубийством, хотя это признание смертельно ранит мою гордость.
/
Все мои опасности – исключительно метафизические
/
Почему ты говоришь: метафизические опасности? Бывают и метафизические реки, Орасио. И ты можешь броситься в какую-нибудь такую реку.
/
Давай-ка поплачем, глядя друг другу в глаза, а не этим дешевым хлюпаньем, которому обучаются в кино».
/
Со всеми происходит одно и то же, статуя Януса – ненужная роскошь, в действительности после сорока лет настоящее лицо у нас – на затылке и взгляд в отчаянии устремлен назад. Это, как говорится, самое что ни на есть общее место
/
худшая из иллюзий – думать, будто можно находиться в согласии
/
С некоторых пор я бросил шашни со словами. Я ими пользуюсь, как вы и как все, с той разницей, что, прежде чем одеться в какое-нибудь словечко, я его хорошенько вычищаю щеткой».
/
И с каждой минутой я чувствую все меньше, а помню все больше
/
В таком случае… Не следует ли известить его семью? – У него нет семьи, он писатель
/
А что означает жить иначе? Быть может – жить абсурдно во имя того, чтобы покончить с абсурдом, с таким ожесточением уйти в себя, чтобы этот рывок в себя окончился в объятиях другого
/
– Да, – сказала она. – Уже поздно, пора домой. – Она сказала это себе, и сказала так, будто речь шла о наказании или о чем-то в этом роде
/
я один раз некоторое время следил за ним издали. – Шпионили, – сказала Мага почти вежливо. – Скажем лучше так: наблюдал. – На самом деле вы следили за мной, даже если меня рядом с ним не было.
/
из прекрасных чувств рождается дурная литература
/
Мы все отступаем из страха ткнуться носом во что-нибудь неприятное. Нос как край света – тема для диссертации
/
Париж – это огромная метафора
/
Он догадывается, что где-то в Париже – в одном из его дней, или смертей, – в одной из встреч скрывается ключ, который он ищет, ищет как безумный. По сути, он не осознает, что за ключ ищет, и даже того, что этот ключ существует. Он только предугадывает его контуры и его лики; в этом смысле я говорю о метафоре.
/
– Невероятно, – сказала Мага. – А эта книга – по философии? – Эта книга – для мертвых, – сказал Оливейра.
/
Мате – как абзац. Выпил – и можешь начинать с красной строки.
/
Если бы он мог сейчас броситься на постель и заснуть года на два
/
Вечно им кажется, что пахнет марихуаной, даже если готовишь гуляш.
/
Теория коммуникаций – одна из увлекательных тем, которые литература еще не подцепила на свой крючок и не подцепит до тех пор, пока не явятся новые Хаксли и Борхесы
/
Девчонкой я однажды получила десять за сочинение, описала маленький шум. Очень симпатичный шумок, он уходил и приходил, с ним случалась всякая всячина
/
Мадам, смерть есть смерть, надо ее уважать. Этот молодой человек покончил с собой от любви, музыка Крейслера его доконала
/
Вонг говорит, что Юнг пришел в восторг от «Бардо», – сказал Рональд. – Вполне понятно, экзистенциалисты тоже, я думаю, должны были изучать это основательно. Знаешь, час Страшного суда Король встречает с зеркалом в руках, но это зеркало – карма. Сумма поступков каждого умершего, представляешь. Умерший видит отражение всех своих дел, хороших и плохих, но отражение это вовсе не соответствует реальности, а есть проекция мысленных образов… Как же было старику Юнгу не обалдеть, скажи на милость. Король мертвых смотрит в зеркало, а на самом деле заглядывает в твою память. Можно ли представить себе лучшее описание психоанализа? Но есть еще кое-что более удивительное, дорогая: суд, который вершит Король, вовсе не его суд, а твой собственный. Ты сам, не ведая того, судишь себя. Не кажется тебе, что Сартру следовало бы отправиться жить в Лхасу?
/
На самом деле каждый из нас – театральная пьеса, которую смотрят со второго акта. Все очень мило, но ничего не понять
/
Каждый раз, когда мы вступаем в кризис, начинается полный абсурд, понимаешь, диалектика способна наводить порядок в шкафах только в состоянии полного покоя. Ты прекрасно знаешь, что в кульминационный момент кризиса мы всегда действуем импульсивно, поступаем вопреки всякому ожиданию и совершаем самые невероятные вещи
/
Довольно давно существует подозрение, что жизнь и живые существа – совершенно разные вещи. Жизнь идет сама собой – нравится нам это или нет. Ги пытался сегодня опровергнуть эту теорию, но если опираться на статистику, то теория эта неопровержима. Подтверждение тому – концлагеря и тюремные пытки. Вероятно, из всех наших чувств единственным не подлинно нашим является чувство надежды. Надежда принадлежит жизни, это сама жизнь, которая защищается
/
Твоя сила в том, что для тебя нет будущего – естественное ощущение для большинства агностиков. Ты всегда жив, ты всегда тут, все для тебя складывается самым прекрасным образом, как на досках Ван Эйка. Но если бы с тобой приключился такой ужас – если бы ты не имел веры и в то же время чувствовал, что катишься к смерти, к этому самому скандальному из скандалов, – ты бы как следует занавесил зеркало
/
Абсурд – в этом застое, в этом «да будет так», в подозрительной нехватке исключений из правил
/
право на деятельность, как и на бездеятельность, надо заслужить
/
К счастью, все к лучшему в этом лучшем из возможных миров
/
В приоткрытую дверь карамболем долетел голос Этьена
/
Но это я бы сделал ради себя, – подумал он. – Ей сейчас ни до чего. Это мне бы потом спалось спокойнее, хотя и знаю, что все это слова – не более. Мне, мне, мне бы спалось спокойнее, если бы я сейчас поцеловал ее, и утешил, и сказал бы все, что уже сказали ей эти люди.»
/
Ты вроде героев Достоевского – и отвратителен и симпатичен в одно и то же время, ты – эдакий метафизический жополиз
/
– Почему не называть на «ты» человека, который спит с твоей женщиной?
/
– Не знаю, но чувствую. Сколько я с тобой знаком, ты все время ищешь что-то, но такое ощущение, будто то, что ты ищешь, у тебя в кармане. – Об этом еще мистики говорили, хотя и не упоминали кармана.
/
Давай хлестни меня без стеснения, сын Боснии
/
Распоряжайся на свой лад всеми этими иллюзиями. А я пойду куплю бутылку водки
/
я тебя так люблю, Рокамадур, крошечка моя, Рокамадур, чесночная моя долька, так люблю тебя, сахарный носик, деревце мое, игрушечный мой конек…
/
заглотишь так пять-шесть страниц – и, сам того не замечая, втягиваешься, и уже не можешь бросить, как, например, не можешь перестать спать или мочиться, как не можешь отвыкнуть от раболепия, кнута или слюнявого умиления.
/
Нежиться в тепле семейного очага» – ну и фразочка, мать ее, ну и фразочка.
/
ты все ждала, когда я усядусь рядом и стану тебе объяснять и подбадривать – словом, делать то, чего каждая женщина ждет от мужчины; чтобы он тихонько распустил ей поясок на талии, подмял бы ее и встряхнул, дал бы ей стимул и оторвал бы в конце концов от вековечной тяги вязать фуфайки или говорить, говорить и говорить без умолку ни о чем
/
до чего ж пьяна эта женщина, душа и та у нее коньяком пропахла.
/
никто не может плакать вечно, даже вдовы и те выходят замуж
/
Самая справедливая эпитафия: «Слишком мягок характером».
/
В классики играют так: носком ботинка подбивают камешек. Что для этого надо: ровную поверхность, камешек, ботинок и еще – красиво начерченные классики, начерченные мелками, лучше разноцветными. В верхней клеточке – Небо, в нижней – Земля, и очень трудно с камешком добраться до Неба, обычно где-нибудь да просчитаешься – и камешек выскочит за клетку. Постепенно, однако, необходимые навыки приобретаются, научаешься прыгать по всяким клеткам (есть классики-ракушка, прямоугольные, смешанные, но в эти играют реже всего), и в один прекрасный день оказывается, что ты можешь оторваться от Земли и проскакать со своим камешком до самого Неба, взойти на Небо («Et tous nos amours, – прорыдала Эммануэль, уткнувшись лицом вниз), плохо только, что как раз в этот момент, когда почти никто вокруг не умеет добираться до Неба, а ты научился, в этот самый момент кончается детство, и ты зарываешься в книги, ударяешься в тоску по бог знает чему, теряешься в созерцании другого Неба, к которому еще надо учиться идти
/
Талита своим дипломом фармацевта была бесповоротно обречена на то, чтобы состариться в провонявшей микстурами аптеке, куда Тревелер зашел купить свечей от бронхита, и в результате разъяснений, которые по его просьбе давала ему Талита, любовь вспенилась в нем, как хороший шампунь под душем. Тревелер утверждал даже, что он влюбился в Талиту в тот самый момент, когда она, опустив глаза, пыталась объяснить ему, почему свечи действуют лучше после, а не до того, как освободишь желудок.
/
«Мой диагноз очень прост, ничего мне не поможет»
/
Очень немногие авторы заставляли своих персонажей свистеть. Почти никто. Они обрекали их на довольно однообразный репертуар (те говорили, отвечали, пели, кричали, бормотали, цедили сквозь зубы, вещали, шептали, восклицали и произносили), но не было героя или героини, которые венчали бы великий миг своих деяний настоящим свистом, таким, от которого стекла вылетают. Английские сквайры свистом подзывали своих ищеек, и некоторые диккенсовские персонажи свистели, чтобы остановить кеб. В аргентинской же литературе свистели совсем мало, и это был позор
/
– Знаешь, что в тебе плохо, – сказал Тревелер, – ты все, что ни возьми, прикидываешь на свое детство
/
Начал их выпрямлять, а тут такой холод, и вот… Мне кажется, как только у меня будут прямые гвозди, я сразу пойму, зачем они мне.
/
Думаешь, что ты – центр мира, – размышлял Оливейра, поудобнее прислонясь к доске. – Но ты полный идиот. Считать себя центром – такая же пустая иллюзия, как и претендовать на вездесущность. Центра нет, а есть некое постоянное взаимослияние, волнообразное движение материи. Всю ночь я – неподвижное тело, а в это время на другом конце города рулон бумаги превращается в утреннюю газету, и в восемь сорок я выйду из дому, а в восемь двадцать газета должна поступить в киоск на углу, в восемь сорок пять мои руки и газета соединятся и начнут двигаться вместе, в метре над землею по дороге к трамваю…
/
Девушки с нижнего этажа, которые нас так любят, будут разочарованы, ибо ничего трагического не случится. Существование у них пресное, только и радости, если кто разобьется на улице. Это они называют жизнью
/
Ты прекрасно знаешь: у меня от высоты кружится голова и я не могу. При одном слове «Эверест» меня уже нету. Мне многое противно, но больше всех – шерпа Тенцинг, поверь.
/
Ну вот, – сказал Оливейра, – Этого следовало ожидать, и никто тебя не переменит. Ты подходишь к чему-то вплотную, кажется, ты вот-вот поймешь, что это за штука, однако ничего подобного – ты начинаешь крутить ее в руках, читать ярлык. Так ты никогда не поймешь о вещах больше того, что о них пишут в рекламе
/
потому что хорошо бы, казалось Талите, собрать все осязаемые доказательства того, что бога нет, или, во всяком случае, свидетельства его неизлечимого легкомыслия
/
Но вы-то прекрасно знаете, что я между вами посередке, как та штучка в весах, которая никто не помнит, как называется.
/
– И кажется, будто говорим не мы, а кто-то еще, будто кто-то пользуется нами, чтобы говорить. У тебя нет такого ощущения? Как
/
– Объяснение суть принаряженное заблуждение.

Тут же пропала комната. Но появился поезд. Я очнулся в кромешной темноте на верхней полке. Побаливала голова и хотелось пить. Хор колес и рельсов отпевал ритмичное “ты-дым, ты-дым”, указывая мне на мою сущность. Вдруг раздался еще один стук. “Лотерейные билеты будут предлагать, - подумал я. - Не возьму!” Из коридора прорезалась полоска света. Я прищурился. На пороге стоял бородатый мужчина в круглых очках, с длинными волосами и гитарой за спиной, похожий на пьющего Джона Леннона. Он тоже слегка прищурился, обескураженный тьмой. Взгляд его забегал по полкам. Увидев, что я здесь один, он сдвинул очки и печальным голосом произнес:

Когда я сошел с ума,
Не было никого,
Кто бы это подтвердил.

После этих слов мужчина развернулся и молча направился в конец вагона. Мне, конечно, нужно было последовать за ним. Я спрыгнул с полки, но сделал это так неловко, что ударился щекой об купейный столик. А потом почему-то еще раз…

Пиздеть на рэп-отцов - это такой, блять, эдипов комплекс,
Что твою мать от тебя не спасет уже ни Durex, ни Contex.
Ты отмотал на своей зоне комфорта срок больше, чем Ходорковский.
Я же - в зоне конфорки. И газ на полную громкость.

1. Написать 1+ рэп-текст 4/32
2. Прочитать «Доктор Живаго» и «Игра в классики» 0/1400, 240/1320
3. 16+ тренировок в #sekta 1/16
4. Выиграть со своей чгк-командой «Матрицу» или «60 секунд» в июльских играх в Суперлиге Жан-Жака 1/1
5. Charity-лесенка в Spin-and-Go
6. Charity-тренировка в Spin-and-Go
7. 20+ заходов на беговую дорожку по 20+ минут 6/20
8. Любая цель на мой выбор:
- принять участие в киевском чгк-марафоне
- пройти медосмотр
- попробовать покататься на скейте - куплен, но не оседлан