«Смерть не такая уж простая реальность, как обычно полагают»
Французский интеллектуал Люк Ферри рассказывает о философии так, чтобы ее смысл стал понятен и взрослым, и детям
К своему читателю Люк Ферри, известный европейский философ и публицист, в прошлом министр по делам молодежи, образования и науки Франции, обращается на «ты» – как к «ученику, идеальному и реальному одновременно». «Краткая история мысли. Трактат по философии для подрастающего поколения» (вышла в издательстве «Ад Маргинем» в рамках совместной программы с Музеем современного искусства «Гараж», перевод Сергея Рындина) – книга, которая по замыслу автора призвана удовлетворять сразу двум требованиям: требованию взрослого человека, желающего узнать, что такое философия, но при этом не углубляться в предмет, и требованию подростка, не располагающего достаточными знаниями, чтобы самому читать и понимать философские трактаты.
Означает ли это, что перед нами очередной вульгаризированный экстракт наподобие «10 ответов на вечные вопросы» или «науки за 20 минут»? К счастью, нет. Ферри заверяет, что «испытывает настолько трепетное уважение к выдающимся произведениям философии, что не может представлять их в карикатурном виде даже в педагогических – якобы – целях». Но что не менее важно, автор стремится донести практические аспекты того, что многие считают чересчур отвлеченным, искусственным, безнадежно абстрактным и в конечном счете бессмысленным: «Мы философствуем не для забавы, не потому, что хотим лучше понимать мир и самих себя, а порой просто потому, что хотим “спасти свою шкуру”. В философии есть все, чтобы победить парализующие нашу жизнь страхи, и было бы большой ошибкой считать, что сегодня ей на смену могла бы прийти психология».
-------------------------------------------------------------------------------------------
Что такое философия? Когда я был в выпускном классе, преподаватель убеждал меня, что в этом вопросе речь идет об «обычном формировании критического мышления и самостоятельности мысли», об «умении мыслить последовательно», об «искусстве размышления», заключающемся в «удивлении», «вопрошании» и т. д. Такие определения и сегодня можно встретить в различных учебниках.
Несмотря на все мое уважение к этому преподавателю, которое не претерпело изменений, должен сразу же оговориться, что, на мой взгляд, подобные определения не имеют почти ничего общего с сутью вопроса «Что такое философия?». Конечно, в философии предпочтительнее размышлять.
Конечно же, по мере возможностей это нужно делать последовательно, иногда критически и необходимо задаваться вопросами. Но в этом нет абсолютно ничего специфического. Я уверен, что ты и сам можешь назвать бесконечное число других видов человеческой деятельности, где люди тоже задаются различными вопросами и стараются находить наилучшие аргументы, не будучи при этом философами.
Биологи и художники, физики и романисты, математики, богословы, журналисты и даже политики размышляют и задаются различными вопросами, хотя, насколько я могу судить, не являются философами. Одним из главных недостатков современности является то, что философию сводят к обычной «критической рефлексии» или к «теории аргументации».
Безусловно, умение размышлять и аргументировать – это навыки, в высшей степени заслуживающие уважения. Они совершенно необходимы для формирования настоящего гражданина, способного с некоторой автономией принимать участие в политической жизни. Но это всего лишь средство для достижения иных задач, нежели задачи философии, потому что философия не является ни политическим инструментом, ни некоей опорой для нравственности.
Мы будем отталкиваться от очень простой вещи, но в ней уже будет присутствовать в зародыше один из главных вопросов всей философии: в отличие от Бога – если он существует, – человек смертен, или, говоря словами философов, является «конечным существом», ограниченным в пространстве и времени. Но, в отличие от животных, он – единственное существо, обладающее сознанием своих собственных пределов. Он знает, что умрет, знает, что умрут его близкие и те, кого он любит. А значит, человек не может не задаваться вопросом об этой ситуации, которая априори, то есть независимо от опыта, беспокоит его своей абсурдностью и невыносимостью. И для этого, конечно же, прежде всего он обращается к религии, обещающей ему «спасение».
От какой напасти, от какой страшной опасности может избавить нас религия? Ты уже и сам знаешь ответ: речь, конечно же, идет о смерти. Вот почему все религии обещают нам вечную жизнь в различных формах, чтобы заверить нас, что однажды мы вновь обретем тех, кого любим, – родителей или друзей, братьев или сестер, мужа или жену, детей или внуков, – тех, c кем нас неизбежно разлучит земное существование.
В Евангелии от Иоанна Иисус тоже проходит через испытание смертью своего дорогого друга Лазаря. И плачет, как обычный человек. Как ты или я, он получает опыт душевных страданий, связанных с разлукой. Но в отличие от нас, простых смертных, он может воскресить своего друга. И делает это, чтобы показать, как он говорит, что «любовь сильнее смерти». В сущности, именно это послание является ядром христианского учения о спасении: для тех, кто любит, для тех, кто верит слову Христа, смерть – лишь видимость, переходная стадия. Благодаря вере и любви мы можем достичь бессмертия.
Нужно признать, что это очень кстати. Ведь чего, в сущности, мы хотели бы больше всего? Чтобы нас понимали, любили, чтобы мы не были одинокими, не разлучались с близкими – короче говоря, чтобы мы не умирали и они не умирали тоже. Поэтому некоторые ищут свое спасение именно в вере в Бога, и религия уверяет нас, что у них это получится. Почему бы и нет, если есть вера и убежденность в этом? Но для тех, кто не убежден, для тех, кто сомневается в правдивости таких обещаний, проблема остается нерешенной. И тут, если так можно выразиться, философия принимает эстафету.
Тем более что сама смерть – и это важный момент, если ты хочешь понять сферу деятельности философии, – не такая уж простая реальность, как обычно полагают. Она не сводится к «концу жизни», к более или менее резкому прекращению нашего существования. Чтобы уверить себя, некоторые мудрецы древности говорили, что не стоит думать об этом, поскольку возможно только одно из двух: или я есть, и тогда, разумеется, смерти еще нет; или она наступает, но уже нет меня, и мне не о чем беспокоиться! Так зачем тогда мучиться этой проблемой?
К сожалению, такого умозаключения недостаточно. Ведь истина заключается в том, что смерть, в отличие от того, что старается внушить нам это древнее изречение, имеет несколько различных обликов, присутствие которых парадоксальным образом ощутимо в самом средоточии бьющей ключом жизни. А ведь именно это, в тот или иной момент, мучает то несчастное конечное существо, каковым является человек, поскольку он понимает, что его время отмерено, что все необратимо и что, может быть, ему нужно хорошенько поразмыслить о том, как распорядиться своей короткой жизнью. В одном из своих самых известных стихотворений Эдгар По представил эту идею необратимости человеческого существования в образе мрачной птицы – сидящего на окне ворона, который непрестанно твердит одну-единственную фразу: «Never more» («Больше никогда»).
Тем самым Эдгар По хотел показать, что смерть как таковая связана с тем, что относится к сфере «больше никогда». В средоточии жизни она является тем, что не возвращается, тем, что неизбежно является частью прошлого, тем, что мы не сможем однажды обрести вновь, несмотря на все наши усилия. Речь может идти о прекрасных каникулах в детстве, о тех местах и друзьях, которые безвозвратно утеряны, о разводе родителей, о домах или школах, которые мы были вынуждены оставить в связи с переездом, о тысяче других вещей: даже если речь не всегда идет об исчезновении дорогого нам существа, все, что относится к сфере «больше никогда», так или иначе связано со смертью.
В этом смысле, как ты теперь понимаешь, смерть далеко не сводится исключительно к концу биологической жизни. Мы знакомы с бесконечностью ее воплощений в самом средоточии жизни, и все эти воплощения терзают нас, хотя иногда мы даже не отдаем себе в этом отчета. Чтобы жить хорошо, свободно, быть открытым для радостей, щедрости и любви, нам прежде всего нужно победить этот страх или, вернее, «эти» страхи, поскольку проявления необратимого чрезвычайно разнообразны. И как раз в этом вопросе религия и философия фундаментальным образом расходятся.
Так как же религия пытается уберечь нас от этой наивысшей угрозы? Главным образом, через веру. Именно вера, и только она, может сделать так, чтобы на нас снизошла милость Господня: если ты веришь в Бога, то он спасет тебя, говорит религия, и для этого, прежде других добродетелей, требуется добродетель смирения, которая, с точки зрения религии, – как не устают повторять великие христианские мыслители, от святого Августина до Паскаля, – противополагается высокомерию и тщеславию философии. В чем же обвиняется свободная мысль? Всего лишь в том, что она тоже утверждает, что может спасти нас если не от самой смерти, то, по крайней мере, от порождаемых ею тревог, но спасти благодаря нашим собственным силам и на основании нашего собственного разума. Вот в чем заключается, по крайней мере с религиозной точки зрения, философская гордыня в полном смысле этого слова, несносная дерзость, заметная уже у ранних философов Древней Греции, то есть за несколько веков до появления Иисуса Христа. И это правда.
Иными словами, если религия сама себя определяет как «учение о спасении» через Другого, то есть через Бога, то великие философские учения можно было бы определить как учения о спасении через самого себя, без помощи Бога.
Именно поэтому, например, Эпикур определяет философию как «лекарство для души», конечная задача которого – дать нам понять, что «не надо бояться смерти». И это – целая философская программа, изложенная Лукрецием, учеником Эпикура, в поэме «О природе вещей»:
И, ниспровергнув, изгнать совершенно боязнь Ахеронта,
Что угнетает людей и, глубоко их жизнь возмущая,
Тьмою кромешною всё омрачает и смертною мглою
И не дает наслаждаться нам радостью светлой и чистой.
Почему, с точки зрения всех философов, страх смерти мешает нам жить? Не только потому, что он порождает тревогу. Ведь большую часть времени мы об этом не думаем, и я уверен, что ты не проводишь дни напролет, размышляя о том факте, что люди смертны! Гораздо важнее другое: необратимость хода вещей, являющаяся формой смерти в самом средоточии жизни, постоянно уводит нас в такое измерение времени, которое угнетает наше существование, – в измерение прошлого, где живут эти великие угнетатели счастья: ностальгия и чувство вины, сожаления и угрызения совести. Возможно, ты мне ответишь, что достаточно просто не думать об этом, попытавшись, например, ограничиться хорошими воспоминаниями и не возвращаться к плохим. Хотим мы того и нет, но воспоминания о счастливых моментах тоже могут коварно вырывать нас из реальности. Ведь со временем память преобразует их в островки «утраченного рая», которые незаметно тянут нас к прошлому и тем самым мешают наслаждаться настоящим. Как ты увидишь в дальнейшем, древнегреческие философы думали, что прошлое и будущее – это два зла, тяготеющие над человеческой жизнью, два очага всех тех тревог, которые портят это единственное и уникальное измерение нашего существования, которое заслуживает быть прожитым просто потому, что оно является единственной реальностью – реальностью настоящего момента. Прошлого больше нет, а будущего еще нет, любили подчеркивать они, и тем не менее почти вся наша жизнь пролегает между воспоминаниями о прошлом и планами на будущее, между ностальгией и надеждой. Мы воображаем, что были бы гораздо счастливее, если бы у нас было то или это, новые туфли или более мощный компьютер, другая квартира, отпуск, проведенный в другом месте, другие друзья… Но, сожалея о прошлом или надеясь на будущее, мы в конце концов проходим мимо единственной жизни, достойной того, чтобы ее прожить, мимо жизни, связанной со «здесь и сейчас», мимо жизни, которую мы не умеем ценить, как она того, безусловно, заслуживает.
А что предлагает религия перед лицом этих отравляющих наш вкус к жизни миражей?
Религия говорит, что нам нечего бояться, поскольку все наши ожидания исполнятся, и что мы вполне можем жить в настоящем, каким бы оно ни было, в ожидании лучшего будущего! Ведь существует милостливое и бесконечное Высшее существо, которое любит нас больше всего. Оно спасет нас от одиночества и разлуки с дорогими людьми, которые, даже если они исчезли из этой жизни, будут ждать нас в другой.
Но что нужно делать, чтобы «спастись»? Главное – нужно верить. Алхимия спасения должна свершаться в вере и через милость Господню. Перед лицом Того, кого религия считает Высшим существом, Того, от которого все зависит, она предлагает нам такой тип поведения, который можно выразить в двух словах: вера (по-латыни fides) и смирение.
Поэтому философия, идущая по совершенно иному пути, граничит с дьявольщиной.
Для догматического теолога философия – если, конечно, она не подчинена целиком и полностью религии и не состоит у нее на службе (тогда, правда, это уже и не философия…) – является самым настоящим творением дьявола, потому что, побуждая человека отвернуться от веры и опираться на свое собственное сознание, на свой критический разум, она мало-помалу толкает его на путь сомнения, который является первым шагом для избавления из-под божественной опеки.
В начале Библии, в Книге Бытия, как ты, может быть, помнишь, змий как раз выполняет роль дьявола, подталкивая Адама и Еву к сомнению в обоснованности божественных заповедей, запрещающих касаться запретного плода. Змий хочет, чтобы первые люди начали задаваться вопросами и отведали яблоко, тем самым ослушавшись Бога, ибо, разлучив их с Богом, он сможет навязать им все те мучения, которые свойственны жизни простых смертных. Вместе с этим «грехопадением», утерей первоначального рая, где счастливо жили первые люди, без страхов, в гармонии с природой и Богом, возникают первые формы страха. И все они определяются тем фактом, что после грехопадения, напрямую связанного с сомнением в отношении обоснованности божественных запретов, люди стали смертны.
Философия – все философские учения, как бы они иногда ни расходились в своих решениях, – тоже обещает нам избавление от этих первобытных страхов. Таким образом, у нее (по крайней мере, с самого начала), как и у религии, существует твердое убеждение, что тревоги мешают нам жить: они мешают нам быть не только счастливыми, но и свободными.
Философия хочет, чтобы мы выпутывались из этой ситуации своими силами, путем своего разума, если, конечно, мы будем использовать его, как нужно, с отвагой и твердостью. Именно это хотел сказать Монтень, когда, намекая на мудрость древнегреческих философов, уверял нас, что «философствовать – это значит учиться умирать». Но вся ли философия должна быть тогда атеистична? Может ли существовать христианская, еврейская или мусульманская философия? И если да, то в каком смысле ее следует понимать? И наоборот, какой статус отвести тем великим философам, которые, как Декарт или Кант, были верующими? И почему тогда, спросишь ты меня, нужно отказываться от обещаний религий? Почему бы не принять смирение и не подчиниться законам учения о спасении «с Богом»?
На то есть две причины, лежащие в том числе и в основе всякой философии. Прежде всего, дело в том, что предлагаемое нам религией избавление от тревог смерти, то есть обещание бессмертия и того, что после нашей биологической смерти мы вновь обретем тех, кого любим, как иногда говорят, слишком красиво, чтобы быть правдивым. То есть столь же красиво и маловероятно, как образ Бога, по-отечески сидящего рядом со своими верующими. Как примирить это обещание с обрушивающимися на человечество вновь и вновь массовыми убийствами и несчастьями: какой отец оставит своих детей в аду Освенцима, Руанды или Камбоджи? Безусловно, верующий ответит, что это – цена за свободу, что Бог создал людей свободными и что зло должно быть поставлено в вину им. Но что сказать о невинных? Что сказать о тысячах невинных детей, пострадавших от этих страшных преступлений против человечества? Философ неизбежно начнет сомневаться в самодостаточности такого ответа религии на этот вопрос. Он обязательно придет к выводу, что вера в Бога, оказывающаяся здесь неким противовесом, даже утешением, вероятно, может скорее ослепить нас, нежели что-то прояснить. Разумеется, философ уважает верующих. Он не обязательно утверждает, что они ошибаются, что их вера абсурдна или тем более что Бога точно не существует. Да и как можно доказать, что Бога не существует? Просто у философа нет этой веры, вот и все, и именно поэтому он вынужден искать ответы вовне, должен мыслить иначе.
Но есть еще один момент. Благополучие не является единственным идеалом жизни на Земле. Свобода – тоже такой идеал. Унимая наши тревоги и превращая смерть в иллюзию, религия ограничивает нашу свободу мысли. Ведь взамен спокойствия, которое, как предполагается, она нам несет, она требует, чтобы в тот или иной момент мы перешли от разума к вере, чтобы мы отошли от критического разума и перешли исключительно к вере. Она хочет, чтобы по отношению к Богу мы вели себя как дети, а не как взрослые, в которых она видит лишь в конечном счете самоуверенных резонеров.
На самом деле, философствовать – по крайней мере, с точки зрения философов, поскольку точка зрения верующих будет, разумеется, иной, – значит предпочитать комфорту ясность сознания, а вере – свободу. В этом смысле философ действительно «спасает свою шкуру», но речь не идет о том, чтобы сделать это любой ценой.
Поскольку философия, как и религия, берет свое начало в размышлении о «конечности» человека, в том факте, что всем нам, смертным, отведено определенное время и что мы являемся в этом мире единственными существами, отдающими себе в этом отчет, само собой разумеется, что мы не можем уклониться от вопроса о том, что делать с этим ограниченным временем. В отличие от деревьев, устриц или кроликов, мы постоянно задаемся вопросом о наших отношениях со временем, о том, как нам его занять или использовать, будь то на короткий период (час или предстоящий вечер) или длинный (текущий месяц или год). Мы неизбежно – иногда в результате какого-нибудь толчка, внезапного события – приходим к вопросу о том, что нам делать – что мы могли бы или должны сделать – со всей нашей жизнью. Иными словами, формула «смертность + осознание своей смертности» – это своего рода коктейль, в котором, как в зародыше, содержится источник всех философских вопросов. Философ – это прежде всего тот, кто думает, что мы на этой земле не «туристы», то есть мы здесь не ради забавы. Или скажем лучше: даже если, вопреки только что сказанному мной, философ придет к заключению о том, что развлечение заслуживает того, чтобы его проживали, то по меньшей мере это будет результатом его мысли, его рефлексии – а не рефлекса.