Сегодня собрался ехать в храм утром, в Брауншвайге служба по расписанию. Если прошлую неделю я пропустил только один поворот на автобане, то этот раз пропустил целых 2 поворота и чуть ли уже не заехал в соседний город Вольфенбютель! Настолько сильно волновался перед Исповедью, что заехал бы "на край Света", лишь бы только не в храм. Самое тяжёлое в этом деле сделать первый шаг, начать говорить. Мне стыдно и неприятно ворошить прошлое, но именно тогда - в тех "темных" уголочках моей жизни я терял частички себя, своей души, терял свою целостность. "Подумаешь - никто не видел же, никто не знает! Зачем об этом говорить? Какой смысл?", - так мозг и логика начинает работать. Но есть ещё что-то такое, что в груди тебя сжимает и заставляет тебя говорить и говорить так, что слезы начинают капать! Это что-то похоже на то, когда иногда на Ривере оппонент ставит в нас Оллин, а мы чувствуем, что он "пустой" и колируем его по А-хай. Исповеди не надо бояться, не надо стесняться выглядеть нелепым перед Батюшкой или вдруг что подумают о тебе другие прихожане. Я долгое время стеснялся, а потом подумал, что это мне надо в первую очередь - если я хочу научиться делать "Хиро колы" на Ривере, то я должен быть на "Ты" со своей совестью - быть честным самим с собою. Проще всего сделать виноватого в своих грехах кого-то другого или жизненные обстоятельства, но именно мы совершаем действия, которые приводят к нашим грехам.
Пример с живым покером - это розыгрыш слабых стартовых рук из ранней позиции при чем не важно как - через колл или через бет/рейз. Изначально мы уже знаем, что эти руки слабо попадут во флоп, так зачем мы ещё себе усложняем жизнь, разыгрывая их без позиции?
Потом не попадаем во флоп, а деньги ж уже в банк вложили и хотим их вернуть - начинаем блефовать и нас ловят. Поэтому если вложил деньги в банк, то все - эти деньги уже не твои! Если проиграл, то будь добр заплати.
После того, когда мы проиграли в наших покерных раздачах, мы анализируем их и находим оптимальное решение. Примерно так же работает и чистосердечная Исповедь - если сделали ошибку по жизни (согрешили, проиграли), то берём эту ошибку и разбираем и больше не повторяем.
После посещения богослужений в церкви и Исповеди становится легче на душе. Расстройство и уныние проходит и хочется жить. Но этого состояния хватает не надолго - примерно в среду снова Тьма начинает наступать. Исходя из этого, могу предложить, что для меня было бы идеальным вариантом посещать богослужения ещё и среди недели, т.е. 2 раза в неделю (например, в субботу или воскресенье и в среду).
Я начинаю теперь понимать как работает схема Мефистофеля, когда он старается подчинить себе человека и забрать его душу.
Для него, наверное, самое главное посеять злобу, вражду, обиду и ненависть в человеке и сделать так, чтобы человек перестал радоваться жизни и перестал любить. Он не просто искушает человека на грехи, он пошёл ещё дальше сейчас - находит среди людей, так сказать, лидеров общественного мнения и с помощью его хочет показывать как нужно "правильно" жить. Он своим колдовскими штучками помогает тем людям, которые подчиняются ему. Более того, если в эпоху Фауста ему было сложнее это сделать, то сейчас в эпоху цифровизации и монетизации заполучить душу человека ему не составляет большого труда.
Это как в покере - он заставляет человека тильтовать и терять здравый рассудок в процессе игры.
Вот почему карты и игры на деньги плохо - много людей могут, не замечая сами того, шаг за шагом попасть в сети Мефистофеля и потом уже, став обессиленными, за бесценок продать ему душу.
Когда посещаем богослужение в церкви, молимся, исповедуемся и причащаемся - мы не даём Мефистофелю перетянуть нас на сторону Зла.
После Исповеди обычно чувствуешь облегчение, как "камень с души" снял. Но, вероятно всего, этот камень (или часть его?) забирает на себя Священник, который в этот момент вместе с тобою как друг, который протянул тебе руку в сложный момент, чтобы помочь выбраться тебе из пропасти. Когда я только пришёл в Сирийский Православный Храм Брауншвайга (это было второе по счету посещение), отец Геннадий объяснял мне что и как делать и когда разговор зашёл об Исповеди, то я задал ему примерно такой вопрос:"Как вы справляетесь со всем, что говорят вам люди? Это же тяжело?". На что он ответил, что был такой Священнослужитель Илий (Ноздрин) и когда люди исповедовались ему, то он слушал с полузакрытыми глазами и после Исповеди был согнут, а потом после литургии снова немного выпрямлялся. Т.е. мы все вместе, получается помогаем друг другу и в этом, как я понимаю, в этом и есть одна из основных особенностей посещения церкви, а не просто общаться с Богом самому, например, только дома читать молитвы.
Но также позже, после Исповеди бывает у меня такое, что от стыда (особенно в начале с красными ушами), когда обнажил свои грехи, хочешь не просто заехать на "конец Света", а прям залезть в петлю и повесится - самому себя наказать за содеянное. В интернете начал искать почему так возникает и нашел интересный факт.
Был такой Иуда Искариот - один из 12 апостолов, учеников Иисуса Христа. Он был казначеем общины и на него возлагались соответствующие обязанности. Но он видимо был человек, который очень любит денежку и подворовывал, использовал деньги не по назначению. Кроме этого Иуда за 30 серебрянников предал Христа (Поцелуй Иуды). Но потом Иуда Искариот не выдержал и даже исповедовался, отдал назад эти деньги первосвященникам. Но совесть его не выдержала и он сам себя наказал - повесился.
Своего рода Иуда Искариот - это продажный предатель.
Уверен, что у каждого из нас есть свои условные "30 серебрянников", но их нужно не просто отдать и исповедоваться, а главное раскаяться и продолжить жить дальше и не совершать предательства. Хорошо, что у меня ещё много грехов, за которые нужно исповедоваться и повешусь я ещё не скоро, а потом ещё новые появятся :).
Думаю, если бы Иуда Искариот не повесился, а покаялся и остался жить и начал проповедовать дальше, как учил Иисус, то он бы вошёл в историю совсем другим человеком.
Несколько дней уже погода стоит морозная ночью, даже снега немного выпало, но днём растаял - необычно для Германии в этот период. Захотелось мне сегодня проехать посмотреть как там поживает храм Свт. Николая Чудотворца в Гифхорне, тем более и праздник сегодня - День Памяти Свт. Иоанна Златоуста.
Храм выглядел невесело, словно погружённый в собственную тень. У воды он выглядел ещё более мрачным: поверхность пруда была покрыта тонкой коркой льда, под которой застряли опавшие листья. Они слиплись в размытые пятна, скрывая прозрачность. Из-за этого отражение храма почти исчезло - лишь смутные, рваные силуэты угадывались между листами и ледяными прожилками, словно воспоминание о том, что когда-то здесь было зеркало для неба.
Погода была солнечной и удивительно тихой. Такая тишина, в которой даже собственное дыхание кажется громче обычного. Свет ложился мягкими золотыми пятнами, не спеша таять на холодной земле.
Напротив храма стоял все тот же старенький медведь — деревянная фигура, потемневшая от времени и дождей. Он протянул вперёд свои широкие лапы, будто хотел обратиться к каждому, кто проходил мимо:
«Helfen Sie mir bitte! Retten Sie mich!». Он просил о помощи. Эти безмолвные слова висели в воздухе, рождаясь из его позы, из остывшего дерева, из трещин, порезавших его тело.
Особенно одна — треснувшая линия на левой щеке, похожая на засохшую, но всё ещё горячую слезу. Она делала медведя неожиданно живым, ранимым, почти человеческим.
"Не плачь, Миша! Я слышу тебя, ты не один!", — сказал я ему, невольно улыбнувшись, будто разговариваю с давним другом. И на мгновение показалось, что старый медведь действительно услышал.
Подойдя ближе, я заметил детали, которые издали прятались за общим серым настроением. Крыша храма, когда-то крепкая и ровная, теперь выглядела уставшей. Дощечки потемнели и почти все покрылись слоем грибка, словно на них легла седина. Между ними островками проступал мох, цепляясь за каждую трещину, будто природа пыталась удержать дерево от полного распада.
Ржавые гвозди медленно выползали наружу, как-будто тоже хотели сбежать от времени. Их коричневая ржавчина сливалась с лиственницей — хорошей, отборной, когда-то выбранной с любовью. Но даже она начинала уступать: края досок заметно крошились, а древесина местами посерела и потеряла плотность.
Я вспомнил, что в этом году у храма юбилей. Согласно старой грамоте, 24 ноября ему исполнилось ровно 30 лет. Небольшая дата по меркам настоящих святынь, но для этого маленького храма, построенного чьими-то теплыми и заботливыми руками, это была целая жизнь. И теперь он стоял передо мной, как пожилой человек, который улыбается сквозь усталость и всё ещё надеется, что кто-то придёт вовремя и поможет ему продержаться ещё немного. Как видно, храм срочно нуждается в заботе и настоящем, тщательном уходе и вовремя сделанном ремонте. Иначе время, сырость и грибок сделают своё дело без пощады: древесина продолжит разрушаться, грибок прорастет глубже, а тонкая красота этого места может исчезнуть так же тихо, как осенний иней на солнце. Но я верю: кто-то обязательно придёт и поддержит его. Ведь такие храмы держатся не на досках и гвоздях, а на людях, которые чувствуют к ним тепло и ответственность. На тех, кому небезразлично — будь то местные жители, мастера, волонтёры или просто прохожие, у которых сердце дрогнет при виде его стареющих стен. Главное чтобы нашёлся человек, который услышит этот безмолвный призыв о помощи и протянет руку. Только так храм сможет пережить ещё одно лето, ещё одну зиму и, может быть, прожить следующие тридцать лет.
Моя рука так и тянется снять цепь с колокола, но сделать сейчас этого не могу - нужно делать все по закону. Alles muss in deutscher Ordnung sein!
"Неужели это все пропадет со временем, в храме не будет богослужений? Не хочу даже об этом думать!", - вдруг прозвучал голос в моей голове.
Я спустился вниз, чтобы зайти внутрь, но двери были заперты. Глаза на образе Семистрельной иконы Божией Матери смотрели на меня с тихой, глубокой грустью — такой, что не требует слов и не просит объяснений.
Казалось, этот взгляд видел больше, чем может заметить человек: и усталость храма, и его одиночество, и медленный ход времени, который не остановить молитвой.
Под иконой золотой купол, некогда сиявший теплом, уже начинал сдавать свои позиции. Позолота местами потускнела, кое-где проступили тёмные пятна, словно металл тоже устал бороться с ветром, дождями и холодом. Он терял блеск, но всё ещё держался, привыкший стоять на своём до последнего.
Всё вокруг дышало просьбой о внимании и заботе, так же тихо и печально, как взгляд Богородицы.
"Для чего тогда воздвигались стены этого храма? Разве мы потеряли человечность и не можем договориться? Пусть даже это будет разговор на разных языках - не беда, возьмём переводчиков! Но можно же найти компромисс! Не все измеряется деньгами, есть моменты когда нужно делать просто так - от души, по зову сердца. Любые войны заканчиваются миром. Так почему бы это не сделать сейчас?", - стоял и думал я про себя.
Вдруг возникло желание - выйти на улицу, стать напротив храма, рядом с медведем и собирать подписи для возобновления богослужений в нем. Все неравнодушные люди чтобы поддержали и дали возможность Святыне ожить! Чтобы звук православных колоколов излечил мою раненую душу. Без богослужений в этом храме я засохну, как странник в пустыне без воды. Он зеленый оазис для души моей среди сухих и горячих барханов.
Господи, помоги! Ты Вездесущий и Всемогущий! Дай возможность нам, православным, и дальше прославлять Имя Твое в этом месте!
"Слава Богу за всё!". Свт. Иоанн Златоуст.
Андрей Болконский после страшного ранения под Аустерлицем долго оставался между жизнью и смертью. Удар в голову, который едва не лишил его сознания навсегда, принёс не только муки тела — он расщепил прежний мир Болконского, выбил из-под ног все прежние опоры. Бывший гвардейский офицер, уверенный, прямой, гордый, вдруг оказался беспомощным, зависимым, словно разжалованный жизнью из своего старого звания.
Дни его проходили в бесконечных попытках врачей вернуть его к прежней силе, но все они, от Парижа до Петербурга, только качали головой: «Прогноз неутешителен». Голоса врачей казались будто издали, то ли из другой комнаты, то ли из другого мира.
Но судьба Болконского изменилась неожиданно. В Германии, в тихой сельской местности Нижней Саксонии, жил православный лекарь-сибиряк — отец Геннадий. С давних пор он совмещал пастырское служение с искусством исцеления, которое перенял ещё от старцев Сибири. Он выхаживал людей не только мазями и травами, но и словом: будто видел, где болит не тело, а душа, и умел туда осторожно прикоснуться.
Отец Геннадий уже собирался возвращаться домой — в суровую чистоту сибирских зим, в широкие леса, где тишина лечит лучше любого снадобья. Он устал от чужбины - его русская душа хотела быть дома. Но когда к нему привезли Болконского — бледного, с глазами, в которых безмолвно застыло «почему?» — он не смог отказать.
Как ни странно, больше всего Андрею помогал не настой трав и не крепкий сибирский отвар. Ему помогал храм Святителя Николая Чудотворца, при котором служил отец Геннадий. Это был крохотный деревянный храм, где человек впервые за долгие годы мог выдохнуть и услышать собственное сердце. Отец Геннадий водил туда Болконского почти ежедневно: молитвы, тишина, запах ладана и старого дерева — всё это мягко лечило его надломленную душу.
Но тут вмешалась проза жизни: местные власти решили закрыть храм. Формально из-за каких-то предписаний и бумажной неурядицы, но по сути из-за равнодушия. И в этот момент стало ясно: без храма лечение Болконского не будет полным. Отец Геннадий, хоть и опытный знахарь, но знал, что исцеление Андрея не только вопрос медицины.
И тогда в Болконском впервые за долгое время что-то загорелось. Он почувствовал внутри прежнюю силу — не ту, что ведёт на поле боя, а ту, что заставляет человека подниматься, когда кажется уже всё потеряно. Он понял: если он хочет жить по-настоящему, он должен бороться за этот храм. И эта новая цель, неожиданная и внешне простая, стала для него точкой опоры.
Болконский писал письма, просил, уговаривал, обращался к тем, кто ещё мог помочь. Он держался за каждую возможность, не щадя ни сил, ни времени. Вокруг маленького деревенского храма вдруг возникла борьба, и в её центре человек, который ещё недавно едва мог поднимать голову с подушки.
И чем сильнее он боролся за храм, тем заметнее набирал силы сам.
У Андрея появилась новая жизнь — не та, что когда-то грезилась ему в Петербурге или на парадах, а тихая, взрослая, глубокая. Храм стал для него символом возвращения к себе, к смыслу, к вере в то, что разбитое можно вновь собрать.
Так ранение, едва не убившее Болконского, стало переломом: из точки падения оно превратилось в начало восхождения. И главным шагом в этом восхождении была его борьба за возрождение богослужений в храме Святителя Николая Чудотворца в городе Гифхорн.
Жестокость Мефистофеля не имела меры. Он решил меня добить по полной. Завтра буду сдавать первую часть (письменную) экзамена по немецкому языку на уровень B2. И завтра же служба в Брауншвайге, где хотел бы исповедоваться, но экзамен есть экзамен - пропускать нельзя. Я ранее описывал, что Исповедь похожа на экзамен и вот примерно как.
И экзамен и Исповедь имеют психологическое давление и требование "чистоты" в обоих процессах. Они представляют собой момент истины, где нельзя ничего утаить: на B2 мы должны продемонстрировать все свои знания языка, чтобы получить сертификат, а на Исповеди — раскрыть все грехи, чтобы получить прощение. Оба процесса требуют глубокой и систематической подготовки, такой как изучение правил или самоанализ и нацелены на достижение результата: успеха в освоении языка или морального очищения.
В итоге, в обоих случаях человек предстает перед неким "судьей" — экзаменатором, оценивающим по объективным критериям или Богом, оценивающим искренность. Главное напряжение кроется в страхе неудачи или осуждения, но преодоление этого момента приносит колоссальное облегчение и освобождение.
Получив сертификат B2, человек словно открывает перед собой новую дорогу. Языковой экзамен даёт свободу двигаться вперёд во внешней жизни: учиться, работать, строить планы в другой стране, чувствовать себя полноправным участником нового мира. Это шаг, который расширяет границы возможностей.
Отпущение грехов работает иначе, но эффект похожий по глубине: оно разблокирует движение в духовной жизни. Человек освобождается от тяжести, которая держала его на месте, и может вновь делать внутренние шаги вперёд.
И экзамен, и исповедь — это разные двери, но обе ведут к свободе продолжать путь дальше.
Сегодня сдавал вторую часть экзамена B2 Deutsch Prüfung - mündliche (устный). По ощущениям сдал плохо и, вероятно, экзамен не прошел. И не удивительно будет - я начал "приходить в себя" лишь только когда начал на службы в церковь ходить, как раз под конец учебы. И соответственно учиться начал как раз в конце курса, а то сидел просто как "Банан" на уроках. Вчера также получилось посетить службу в г. Вольфсбург - хорошо помогает перед экзаменом, придает уверенности. Обычно перед экзаменом сильно волнуешься и чтобы убрать немного это чувство - идём в церковь и молимся, а там уже как Бог даст.
Как оказывается, в здании церкви в Вольфсбурге, где проводили богослужения, закрывают теперь с января все помещения для всех верующих, кто там арендовал их - в связи с аварийным состоянием объекта (штукатурка действительно кое-где отпала, но помещение ещё выглядит довольно неплохо). Выходит, что для нас останется только 1 место для богослужений - Сирийский Православный Храм Брауншвайга. Но как получиться совмещать литургии на праздники с Сирийской православной общиной, которые будут в один день совпадать? Пока есть расписание на декабрь и Слава Богу, а как дальше будет непонятно.
В общем, Мефистофель что-то полностью захотел приход РПЦ МП из этого региона выдворить. А мне этого так не хочется - я только сейчас начал понимать суть происходящего, мне нельзя бросать начатое дело. Если вдруг закроют приход, то я даже и не знаю что мне дальше делать, куда ездить на службу, в Ганновер? А пожилые люди как, а родители с детьми? Такого нельзя допускать. Как бы тяжело не было, а приход должен жить и за это нужно бороться.
P.S. Ещё год назад, когда завел этот блог и представить себе не мог, что меня будут волновать такие вопросы. Вот как бывает в жизни.
https://t.me/batushka_dusha/4856