стихи

Игорь Иртеньев

Женщины носят чулки и колготки
И равнодушны к вопросам культуры.
Двадцать процентов из них - идиотки,
Тридцать процентов - набитые дуры.
Сорок процентов из них - психопатки,
В сумме нам это дает девяносто.
Десять процентов имеем в остaтке,
Да и из этих-то выбрать не просто.


Тамара Панферова. Oтвет Иртеньеву

Носят мужчины усы и бородки,
И обсуждают проблемы любые.
Двадцать процентов из них -голубые.
Сорок процентов - любители водки.
Тридцать процентов из них - импотенты,
У десяти - с головой не в порядке.
В сумме нам это дает сто процентов,
И ничего не имеем в остатке.


Эрнст. Ответ Иртеньеву и Панферовой

Сорок процентов из тех, что в колготках
Неравнодушны к любителям водки.
Любят порой голубых психопатки,
Правда у них с головой не в порядке.
Дуры всегда импотентов жалели
А идиоток придурки хотели.
В сумме, конечно же, нас - сто процентов:
Дур, идиоток, козлов, импотентов.

буду выкладывать стихи, которые мне очень нравятся. если у вас есть любимые стихотворения тоже выкладывайте

Сергей Есенин - Письмо матери
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто xодишь на дорогу
В старомодном ветxом шушуне.

И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.

Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.

я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечалось,
Не волнуй того, что не сбылось,-
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не xоди так часто на дорогу
В старомодном ветxом шушуне.

Анатолий Гринвальд

Шапито



1.


Как твоё имя, клоун?
В афише оно не стояло... тем не менее, браво...
Тебе не наскучило делать наклоны
Направо-налево... налево-направо?
Ты действительно весёлый человек, не притворяешься?
И тебе никогда не бывает грустно? – отвечай, только честно...
А зачем у тебя на шнурочках варежки?
Чтобы не потерялись от резких жестов?
У тебя есть любимая, клоун?
Наверное, да... и она, непременно, – уборщица.
Вы с нею целуетесь тайком за колонной
Во время антракта... тебе не хотелось ни разу броситься
Со своим деревянным мечом на тигра? –
Они у вас здесь слишком уж наглые...
Скорей всего нет, не для тебя все эти интриги...
Когда ты смываешь грим, мы выглядим одинаково...

2.


Нет у меня имени... оно потерялось в дороге из Престона в Челси...
Может, его нашёл кто-то чужой и теперь носит...
С тех пор и варежки на шнурочках, – чтоб так же вдруг не исчезли. –
Когда я без варежек, везде наступает осень,
Где бы я ни был... Давай не будем про грустно...
Но, конечно, бывает, – и тогда высший сорт репризы.
Публика стонет, а я кусаю язык до хруста,
И, улыбаясь, слезами в партер брызгаю...
Да, я ходил с деревянным мечом на тигра...
Это было смешно... Видишь шрамы?
Но ты прав, – не для меня эти игры...
Пусть живут... согласись, – в них присутствует некий шарм...
А любимая моя – эквилибристка – идёт сейчас по трапеции...
Я за неё боюсь... она без страховки выполняет смертельный номер...
Слышешь как стало тихо? Ей не на что там опереться...
Говорят, у неё от притяжения земного абсолютная автономия,
И, если упадёт, то не вниз полетит, а вверх...

(словно кто-то дёрнул верёвочку)...

Но и падая вверх, можно разбиться... о звёзды.
Она влюблена не в меня – в отважного дрессировщика.
Когда она выполняет свой номер, мне не хватает воздуха...

...Посмотрю в зеркало, вижу – пряди под разноцветною кепкою поседели.
Над огромною бабочкой нечёткий овал лица...
Знаешь, стал забывать, как я выгляжу на самом деле...
Когда я смываю грим, он не смывается...

Михаил Кедреновский

У меня есть коробка,
В коробке — пара котят,
Они тихо сопят и, немного неловко,
Ползают. Кажется, молока хотят.
Маленькие, трутся о стенки коробки,
Весь мир — темная коробка из картона
Осторожно-слепые. Робкие.
Помнят еще тепло кошачьего лона.
Я, отдам их знакомым, пожалуй,
Или просто прохожим на площади.
Их возьмут с умилением. Или из жалости.
Это всего лишь котята, не лошади.
Одного заберут, но отпустят после,
Попросту выкинут где-нибудь возле мясной лавки,
Его за шкирку поднимет мясник рослый
И вышвырнет на забаву дворовым шавкам.
Нет, он спасется, спасется, конечно,
Станет облезлым, станет грязно серым,
Станет вести себя осторожно и взвешенно,
Станет опасаться банок консервных.
Судьба второго сложится более радужно.
Его заберет к себе старик милый,
В шляпе, седой и немножечко важный.
И назовет, почему-то, Биллом.
Он его будет воспитывать и кормить паштетом
И в кратчайшие сроки приучит к лотку,
Так же, как его самого, года в четыре где-то
Бабушка приучала к носовому платку
Но однажды утром, не найдя угощения,
Подойдет кот к хозяину тихо, без звука,
И, как будто за что-то прося прощения
Будет тыкаться носом в холодную руку.
Я не знаю. Может быть лучше рано?
Может, не стоит гоняться за мышками?
Может, открыть посильнее краны
И поплотнее захлопнуть крышку?

Борис Херсонский

Одноклассники. ру – машина времени–имени. Забравшись туда,
можно вернуться в прожитые года, покинутые города,
сказать первой любви: “Люблю!” и услышать “Да!”.

И – голову очертя, бежать, оставляя семьи, дома
в Майами, Мельбурне, Берлине, высокие терема,
детей под тридцать, шепчущих: “он (она) лишился (лишилась) ума”.

Смотреть в глаза. Лгать: “Ты все такой же (такая же)”. Ворковать.
Из ресторана – в гостиницу, в одну большую кровать.
Родителей нет давно. Никому нет дела. Не от кого скрывать.

А тогда, помнишь, вернулась домой, пять утра на часах,
в помятой юбке с травинкою в волосах,
как кричала мать, догола раздела, искала пятно на трусах,

во вторник с утра потащила тебя к врачу
известной специальности. Ты плакала: “Не хочу!”,
а мать: “Не волнуйтесь доктор, я заплачу!”

А дел всего–то было – ласки рукой,
в приморском парке, или в саду над рекой,
а нет реки или моря – в подъезде, Боже, какой

страх и стыд, обида – еще раз стыд.
Мама шепчет: “Доктор, она с ним спит”.
Доктор – мужчина, деловит, лет сорока на вид.

Вот он тебя выводит к матери – говорит: “Иди!”
А матери: “Virgo intacta. Девственна”. Все еще впереди.
Мать рыдает, твою голову прижимая к огромной груди.

И снова страданья любви: подъезд, полуподвал.
А доктор тебя тогда не смотрел, не раздевал.
Взял за уши, потянул, и в макушку поцеловал.

Ананасова

иногда подходят, спрашивают — ну как ты,
дорогой друг, товарищ или коллега?
ты им перечисляешь голые факты
так мол и так мол
упало небо
что теперь делать, я смят в лепёшку
позовите что ли врача
представляете, даже любимая кошка
не подходит ко мне мурчать
мне ведь за тридцать, я ладен, крепок
воин почти что! передовик!
это всё глупо, смешно, нелепо —
как могло обвалиться небо?
как могло меня придавить?!
дальше я жалуюсь: боль в лопатках
боли в ногах — понемногу в каждой
небо лежит, голубО и гладко,
мне перед ним неудобно даже
может я должен его держать?
может я должен вам не нудить?
может быть я дирижабль?
может гелий в груди?..
может я вовсе не продавец в икее,
может я не ценю, что имею,
господи! как же давит, совсем нет мочи,
больно очень

а они кивают, говорят дорогой земеля,
одноклассник, сокурсник, сосед
огорчать тебя не хотели
только неба тут вовсе нет
ты лежишь тут, больной и грязный,
то в бреду то в горячке
просто раны, нарывы, язвы
весь в болячках
ты попил бы каких пилюль
или спросил у врача рецепт
на дворе то какой июль!
не для ужаса на лице

и стоит ещё минут десять
страшный галдёж и базар
обсуждают, молотят, месят
чем помазать мне струпья,
плесень,
чем закапать глаза

суетятся, мусолят, мнут
говорят: вставай!
присядь!
подойди к окну!

языками цокают, поводят плечами

и не замечают неба

просто
не замечают.

Чем запомнилось мне детство?
Фейерверком ярким из шаров!
Доброй, красочной картинкой
Из цветных прекрасных снов!

Подорожником на ранке
И колготками в пыли!
Паучком в стеклянной банке,
Что мальчишки принесли.

Зоопарком из игрушек,
Кучей преданных друзей!
Жалко детство понимаешь,
Когда станешь лишь взрослей!

Алексей Королёв



Баллада



Сперва он учился в Школе

живописи, ваяния и зодчества,

потом – в академии одиночества,

и очутился на воле.



Что-то делал – парень не промах! –

но тех работ не показывал,

а в паузах между заказами

писал портреты знакомых.



Лица его моделей

были как земли целинные –

добрые, грустные, длинные,

длинней, чем на самом деле.



Недаром моя невеста

влюбилась в него, на беду мою.

Поэтому он, я думаю,

всё бросил и снялся с места.



Уехал. Пропал из виду...

Отвергла ещё до рождения

ребёнка мое предложение.

Ему – не простила обиду.



Давал о себе всё реже

знать... Умер от рака печени.

Работы его замечены.

Две – выставлены в Манеже.



Ни зависти нет, ни злости.

Стою с удовлетворением

перед его творением.

Потом отправляюсь в гости.



Ухоженная жилплощадь.

Портрет. Аккуратная рамочка.

И дочка щебечет: «Мамочка!

Я нарисовала лошадь».

Под треск огня домашнего камина,
Под музыку безмолвной тишины...
Смотря в окно на спящую долину,
Согретую сиянием луны,
Я наслаждаюсь временным покоем,
Прислушиваюсь к откликам души.
Быть может счастья здесь секрет открою,
А сердце тихо скажет:"Запиши".
И я один, но мне не одиноко,
В дали от повседневной суеты.
Взяв на себя обязанность пророка,
Я вижу пред собой лишь светлые мечты.
Вновь окрыленный, чувствуя свободу,
Набравшись силы, устремляюсь в даль.
Оставив в прошлом старые невзгоды,
Отвергнув прочь прошедших дней печаль.
И вновь один, но мне не одиноко...

Алексей Королёв

Подмалёвок

Стансы



1



После проверишь по календарю –

время ли наше ещё не настало

или растаяло... Я не корю

да и оправдываться не пристало, –

как бы там ни было,

благодарю.



2



Точно юродивый, корчась на дне

невыносимого ожесточенья,

я бы отчаялся,

если бы не

мания точного обозначенья,

душу выматывающая мне...



3



На протяжении стольких недель

я изнывал от стыда и безделья, –

лучше уж сызнова,

словно с похмелья,

добрый глоток приворотного зелья

чем тягомотина и канитель.



4



Потолковать на одном языке

и задержать, замыкая излуку

жеста прощального, руку в руке –

только и радости…

Экую муку

принял за веру двуликому звуку, –

стоит ли – благодарю за науку! –

упоминать о таком пустяке.



5



Ладно бы – около, а вдалеке

ты сострадание тратишь впустую.

Только и лирики – в обиняке...

Но не тушуйся – на воду не дую,

да и ожёгся не на молоке.



6



А на поверхности черновика

ты на помине, как птица, легка:

всё, что таилось под спудом,

в глубоком

обмороке цепенело, пока

ты не появишься издалека,

хлынуло неудержимым потоком, –



7



хоть до того, как отсохнет рука,

в поте лица разливай по опокам!..

Лишь бы тебя не спугнуть ненароком,

а вдохновение выйдет нам боком,

в том-то и дело, что наверняка.



8



С бору да с сосенки,

с миру по нитке –

вот и свидание накоротке...

Вот на таком и ожёгся напитке –

кислом и пресном крутом кипятке, –

истовой и нестерпимой попытке

потолковать на одном языке.



9



В сумерках лампы коснёшься рукой –

и на холсте у тебя в мастерской

вспыхнет подобие желтофиоли.

Где это видано, чтобы такой

охрой кропили, стрекали, кололи

хрома и кобальта львиные доли?

Впору опростоволоситься, что ли,

если не хмель на холсте, а левкой.



10



Всё не по нраву – растрава одна! –

яства на званом пиру крохобору...

Темени и светотени полна,

переминаешься у полотна, –

в кои-то веки повеситься впору,

если ты скаредна и холодна.



11



Тает восторженность, как леденец,

и расторопная предосторожность

глянец наводит на каждый торец

воображения...

Ах! наконец

мы упустили и эту возможность.



12



Старый кофейник на плитку поставь,

всё остальное на память оставь,

но и за пазухой у наважденья

не загораживай вящую явь,

как на портретах времен Возрожденья.



13



Стоит ли выделки жизненный путь,

ежели нечем порадовать друга,

а припеваючи лиха хлебнуть –

дело нехитрое,

не обессудь,

сиречь не слишком большая заслуга.



14



Поздние празднества в поте лица,

судорожные ужимки, повадки,

каверзы красного ради словца,

сущие салочки, жмурки и прятки –

выеденного не стоят яйца.



15



А за гармонию кто бы другой

в неукротимой земной круговерти

ратовал –

тоже мне, вилла Альберти! –

если и Блок за неделю до смерти

бюст Аполлона разбил кочергой.



16



Что ж ты стоишь ни жива ни мертва,

точно сошла невзначай с натюрморта?

– Батюшки светы! – заслышав едва. –

Что за оказия скверного сорта... –

Но полоса отчуждения стёрта,

и возникает во тьме естества

завязь привязанности и родства...

Жалко, живёшь на куличках у чёрта.



17



Если тебе до сих пор невдомёк,

только о том и молю тебя, чтобы

я ни о чём больше думать не мог,

кроме твоей несусветной особы.

Выволоки на такой солнцепёк,



18



где ощущается кровная связь

с миром

и на сердце – ясно и чисто,

чтобы лицом не ударили в грязь,

под придорожным кустом остролиста

или боярышника развалясь...



19



Самое главное – трепет и честь.

Всё остальное, какое ни есть,

жестом безудержным и безмятежным

преображается в нежную весть

и возникает откуда невесть,

стоит опомниться, дух перевесть –

и невозможное слить с неизбежным.

Давайте вспомним мы о детстве,
О том чем очень дорожим,
О тех с кем жили по соседству,
О том как с горок мы летим,

Как в салки и снежки играли,
Не зная взрослых будней суть,
О том как мы тогда мечтали,
И не могли от чувств уснуть!

Алексей Королёв

Очертя сердце



Уже седьмые сутки кряду

по заведённому канону

бессонница ведёт осаду,

рассудок держит оборону.



Видения обстали скопом,

настырным скопищем бесплотным, –

я сам себе калейдоскопом

кажусь и кругом поворотным.



В то время как во внешнем мире

видавший виды холодильник

урчит, соседи по квартире

храпят, пульсирует будильник –



из глубины, из-за излуки

артериальной беспрестанно

подкопа гомозятся звуки,

удары слышатся тарана.



Сомкнув ряды, идут минуты

обыденные, рядовые…

Того гляди, падут редуты

и рухнут стены крепостные.



Вот-вот развалится твердыня,

и ты появишься на сцене,

как разъярённая княгиня

под стенами Искоростени.



И будет рать моя побита,

а память заревом объята…

Ты только тем и знаменита,

что я любил тебя когда-то.



И если нет мне оправданья,

то милости, по крайней мере,

прошу – объявлены страданья,

и заняты места в партере.



Не жду пощады и не строю

иллюзий. К штурму всё готово…

Всего и было за душою,

во всяком случае, святого

всего и было – ты да слово,

и слово всё-таки за мною.



И если предстоит расплата,

то это вся моя защита…

Ты только в том и виновата,

что не избыта.



Всё остальное – трали-вали.

С тобою нас не бог рассудит

и не нарсуд, –

хотя едва ли

тебя от этого убудет,

но уж какие ни скрижали,

что начертаю, то и будет.



И только так, как нарисую,

отныне будет и вовеки.

Тебя ещё помянут всуе

в какой-нибудь библиотеке.



В припадке умоисступленья

такое сказану порою,

что будущие поколенья

начнут детей стращать тобою.



Хотя не поведёшь и бровью,

ещё не то себе позволю…

Я обделил тебя любовью,

хлебни хоть ненависти вволю.



Пускай тебе и карты в руки,

в конце концов, кто ты такая,

чтобы куражиться, на муки

живую душу обрекая.



Пусть облик твой – мадонна Литта,

а голос – фуга и токката,

ты только тем и знаменита,

что я любил тебя когда-то.



Пересекла твоя орбита

теснину старого Арбата,

тебя сопровождает свита –

глумлива и придурковата,



но с точки зрения Главлита,

по мнению Госкомиздата,

ты только тем и знаменита,

что я любил тебя когда-то.



Что мне за радость в этой фразе?

Но если сводишь счёты с ближним,

то даже рифм разнообразье

оказывается излишним.



Минувшее под корень сжато

и обмолочено, как жито –

из этого конгломерата,

который крепче монолита,



я изваял тебя, утрата,

и светом высветил софита.

Твоим отсутствием набито

битком,

пустое место свято…



Подобная эквилибристу,

преодолевшему препону,

бессонница идёт на приступ,

рассудок держит оборону.

Алексей Королёв

На улице метель мела

и падал снег куда попало,

а ты плечами повела –

мол, дела нет и горя мало! –

и выпорхнула из подвала,

как зимородок из дупла.



Потом озябла и взяла

взаймы у аэровокзала

толику малую тепла,

а миг спустя опять пропала

из поля зрения стекла,

бетона, камня и металла, –

позёмка языком слизала,

на нет метелица свела.

Сергей Адамский

...у него есть дом; точнее - квартира в доме;
пара комнат; съемных; окна глядят во двор;
он не нуждается; хотя, конечно же, экономит;
иногда - нуждается, но не об этом ведь разговор.
...у него есть работа; точнее - ну да, работа;
подработка; короче - лучше, чем ничего;
держат временно; на полставки; за идиота;
но ведь держат, а это главное для него.
...у него есть девушка; точнее - ну как, ну - вроде;
симпатичная; в целом; средний размер груди;
раз или два в неделю она приходит,
а в промежутках - исправно онлайн сидит.
...у него есть друзья; точнее - давно знакомы;
не "в огонь и в воду", но неплохие ведь мужики;
заполняют дымом пространство обеих комнат
и кивают, когда он, срываясь, кричит стихи.
...перспективы? не ах! ну ладно - совсем плохие!
он все понимает; он даже почти готов...
...но есть же одно! стихи! точнее - его стихия;
персональное море: бездонное море слов...

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ «СЕРЫЕ ГЛАЗА - РАССВЕТ...»

Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.

Чёрные глаза - жара,
В море сонных звёзд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.

Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.

Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полёта.

Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, чёрных.

Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины -
Все четыре этих цвета.

Перевод К.Симонова

Знаешь, мама, день обычный
Без тебя нам не прожить!
Слово мама так привычно
С первых дней нам говорить!

Стоит только приглядеться, –
Целый мир согрет вокруг
Теплотою маминого сердца,
Нежных, добрых рук...

Наши беды и невзгоды
Отступают пред тобой,
Всё ясней нам с каждым годом,
Как за нас ведешь ты бой!

Мама, – друга нет дороже –
Веришь ты в наш каждый взлет!
Кто еще, как ты, поможет?!
Кто еще, как ты, поймет?!
(М. Садовский)

"Вот такой, какой есть..."
Вот такой, какой есть,
Никому ни в чём не уважу,
Золотою плету я песнь,
А лицо иногда в сажу.

Говорят, что я большевик.
Да, я рад зауздать землю.
О, какой богомаз мои лик
Начертил, грозовице внемля?

Пусть Америка, Лондон пусть...
Разве воды текут обратно?
Это пляшет российская грусть,
На солнце смывая пятна.

Есенин Сергей Александрович

Лёха Никонов

Я проткнул свою руку шилом
и теперь вся ладонь занемела,
я хотел, чтобы было красиво,
хоть и выглядит скверно.
Пьяная мразь злорадствовала
- Тоже, мне, горе...
А кровь текла по канализации
в балтийское море.
Я мечтал видеть их повешенными...
Тех, кто меня окружал
перестрелять, как собак бешеных...
Один из них мне сказал
- Ты дерьмо! Ты никому не нужен!
Я ответил, что нужен всем,
а в его зрачках суженных
отсвечивал Вифлеем.
Потом я бил ему морду,
и меня оттаскивали бляди,
одну из которых, по ходу,
я отодрал. На кровати
в прокуренной комнате, я проснулся
...окошко царапал снег...
люди ходили по улице.
Среди них был только один человек.
Он зашёл в эту комнату. Мне стало плохо.
... кажется, это было воскресение...
Он схватил мою руку - Послушай, Лёха,
я русский поэт Сергей Есенин!
- Отстань от меня! - закричал я в ужасе,
- Ты повесился, предварительно вырезав вены
ещё в прошлом веке! - и комната кружится,
выворачивая свои стены.